— Что значит, не бойся? Ты соображаешь, что говоришь? Моя семья в осадном положении, мне звонят уголовники, угрожают ребенку.

— Не бойся ничего, я все уладил. Больше тебя не потревожат.

— И как же ты все уладил?

— А я объяснил этой дуре, что у нее тоже ребенок, что этот ребенок ходит в школу без охраны, а еще сказал, что Митька знает их адрес.

— Думаешь, сработает?

— Она за сына душу продаст.

— Как раз о нем она думает меньше всего, а если и думает — то как им лучше прикрыться. Она — чудовище, раз подставляет собственного сына! Мне кажется, нам следует расстаться.

Антон был мрачен, отчужден. Казалось, исчезни я на полуслове, он даже не заметит. Между нами легла тень, эдакий водораздел меж параллельными мирами, в которых мы ютились с некоторых пор.

— Ну, что молчишь? Что ты решил?

— Решай сама. Как скажешь, так и сделаем…

Его слова прозвучали пощечиной и, глядя в почти ненавистный мне профиль, я тихо прошипела:

— А сам-то ты чего хочешь?

— Мне нужно время.

— Тебе нужно время, чтобы ситуация разрулилась сама? — закипела я. — Или ты хочешь, чтобы твои бабы поубивали друг друга?

— Не усложняй! — огрызнулся Антон.

— Ну что ты, дорогой, усложнить уже трудно! Должна тебя предупредить, что если к моему ребенку приблизится хоть одна тварь, я дам отмашку Митьке.

— Посиди недельку дома, приди в себя. Твоего ребенка никто не тронет, — голос Антона прозвучал глухо, я с трудом расслышала его сквозь шум шагов.

— Спасибо, благодетель, мне сразу стало легче!

На следующий день под предлогом генеральной уборки я отвезла Алису к тетке, а сама схватилась за тряпку, чтобы хоть как-то отвлечь себя от гадких мыслей. Целый день я наводила в доме порядок: мыла, стирала, убирала. Антон не звонил, и горечь всякий раз накатывала при мысли о том, что ему все равно. Казалось, он напрочь забыл о моем существовании и продолжает жить, как ни в чем не бывало, в том затхлом инертном мирке, что возвела вокруг него Амина.