В августе она жила вместе с отцом в коммуне, помогала ему возле инкубатора. А перед первым сентября он сам отвез ее на коммунарской двуколке в Терногородку. Он во многом разительно изменился — загорел на солнце, подстриг волосы и бородку, чувствовал себя бодрее, выглядел более оживленным.

В Терногородке, хоть и скучала Ева без отца и брата, ей все нравилось. На новом месте все для нее было интересным — и люди, и местность, и сама школа. Особенно же привлекала речка, широкая и глубокая, с чистой, прозрачной водой, скалистыми берегами, вербами, высокими камышами. В Новых Байраках такой не было. Ее родная Лопушанка казалась обычным ручьем по сравнению с этой терногородской, привольной и спокойной Черной Бережанкой.

Училась Ева охотно, была дисциплинированной и любознательной. С бабушкой Веклой тоже жили, как говорила Векла, «душа в душу». Была неразговорчивой, задумчивой, видимо в отца, но вместе с тем общительной и приветливой, в маму, с грустноватыми большими глазами, милой, какой-то застенчивой улыбкой, ласковой и внимательной к старшим. О том, чтобы подать на стол или убрать, подмести пол, принести воды, помыть посуду, бросить корм курам или корове, напоминать Еве не нужно было. Это нравилось Векле, она не могла налюбоваться и нахвалиться своей квартиранткой-воспитанницей. Да и вообще в ту осень девочка чувствовала себя так, будто только что на свет родилась. Все ее радовало и веселило, все интересовало, и всем она была довольна, хотя и жили они с бабушкой не очень роскошно. И еда не ахти какая, и одежда старенькая, и с топливом туговато. Помощи от отца пока почти никакой. Трудно порой приходилось, но зато весело — и в школе, и после уроков в школьной и районной библиотеках, куда она забегала чуть ли не каждый день, и в хоровом кружке, в который ее записал учитель пения Макар Каллистратович, и в пионерском отряде, в который ее приняли перед Октябрьскими праздниками. Душа ребенка постепенно оттаивала, заживали душевные раны, забывались огорчения, стиралась обидная грань, которая все время отделяла ее от остальных детей в Новых Байраках. И если изредка и охватывала ее забота или появлялся испуг, так только по одной причине: Ева боялась, как бы тихая и ласковая Векла не проговорилась случайно, что ее квартирантка не так себе, а все-таки, что ни говори, бывшая поповна.

Однако судьба и на этот раз сжалилась над нею.

В конце ноября выдался такой необычный день, что его иначе как праздничным не назовешь, хотя никакого праздника тогда и не было. Обыкновенный будничный день. Но перед тем с вечера после долгой осенней слякоти с холодными дождями, раскисшими грязными дорогами и улицами, с низкими пепельно-сизыми тучами, превращавшими и без того короткий день в сплошные вечерние сумерки, как-то вдруг ощутимо подморозило, а ночью неожиданно, когда село спало, выпал снег. Небольшой, однако он прикрыл осеннюю землю ярко-белыми, праздничными полотнами, украсил голые деревья пушистыми белыми шапками, выбелил стрехи. Проснулись люди, а за окном праздник. Праздник на подворье, в садах и на улицах. Праздник и бодрость на душе. И детвора в это утро собралась возле школы особенно веселая, звонкоголосая. Перед уроками затеяли игру в снежки — сначала класс на класс, а потом между девочками и мальчиками. Смех, шум, суета, румяные щеки, сверкающие глаза.