— А-а! Знаю! — уверенно воскликнул он. — Как же, знаю, Андрей Лысогор!

— А вы что, может, знакомы?

— Да нет. Лично нет, но…

— А я вот и лично, — прервала она больного. — Когда-то давно работали вместе. Лет, может, пятнадцать. Теперь, если бы встретились, и не узнали бы друг друга.

Он повертел в руке отцов конверт, помолчал.

— А я и не догадывался, что он из наших краев. Хотя слышал… Еще этим летом приходилось мне одну нашу делегацию от Читы до Саратова сопровождать. Я здесь, на Востоке, уже более года служу. А делегация военно-дипломатическая. Возвращалась из Китая. Об этом Лысогоре просто легенды рассказывали… Он там, в нашем посольстве при Чан Кайши, то ли первым секретарем, то ли посланником уже. Китайский не хуже китайцев знает. Говорят, будто уже написал историю китайской литературы. Тезка мой, оказывается. И еще говорили, будто он даже внешне на меня похож. Как только прибыл из Китая самолет в Читу, вышла из него эта делегация, здороваемся, а один там в гражданском пристально посмотрел на меня и спросил: «Скажите, вы случайно не брат Андрея Семеновича Лысогора?» — «Нет, говорю, только земляк». — «Странно, — улыбнулся тот, в гражданском. — Такое разительное сходство!»

Услышав этот рассказ, Ева тогда впервые внимательно взглянула на подполковника. Не обмолвилась и словом, но мысленно воскликнула: «Мама моя! Как же это я сама этого не заметила!..»

С каждым днем его сходство со своим тезкой казалось Еве все более разительным. Дошло до того, что не только цвет глаз, лоб, прическа, нос и подбородок, но и голос, и манера разговаривать казались ей у раненого подполковника удивительно похожими на Андреевы.

И, кто знает, может, с того все и началось. Может, именно это сходство, подлинное или мнимое, все в конце концов и решило.

Она после войны служила в группе войск, расположенных в Германии, и жила в городе Галле.

Муж, которого она отняла у смерти, «сшила себе по частям», был к тому времени уже генерал-майором и командовал танковой частью. В том году, когда в газетах довольно часто печатались ооновские речи Андрея, они невольно вспоминали своего земляка. Еве представлялся не теперешний известный дипломат, а тот петриковский юноша-комсомолец, которым он остался в ее памяти, — худущий, горячий и трудолюбивый практикант Старгородского соцвоса.

Андрей Павлович, ее муж, знал всю Евину жизнь до мельчайших подробностей. Тогда, в начале сорок шестого, когда он стал уже «транспортабельным» и они из Шеньяна переехали в Читу, Ева рассказала ему о себе все-все: кто она, откуда, как и почему так, а не иначе сложилась ее жизнь. Времени для этого у нее было более чем достаточно — все тихие зимние и весенние вечера, когда она постепенно — сначала вторую руку, потом часть левой ноги, потом и всю левую, а со временем и правую — высвобождала из твердых гипсовых клещей. За это долгое время лечения они так привыкли друг к другу и сроднились мыслями и настроениями, что незаметно рассказали друг другу о каждом своем шаге в прошлом, каждой мысли, не скрывая ничего, в самом деле будто брат и сестра. Еще тогда он стал одним из тех троих, которые дали ей рекомендацию для вступления в партию. Он, Андрей, был первым. Потом еще два ее коллеги — военврачи.