— Как вам сказать…

Спустя некоторое время, как раз в тот день, когда прибыла с далекой Родины почта, а ему письма не было, подполковник продекламировал:

Услышав это, она машинально спросила:

— А вообще?

— Вообще идут! — оживленно ответил он. — Пишут и отец, и мать. Мечтают прорваться сюда, ко мне. Ответил, что пусть уж потом, когда на родную землю эвакуируемся… А вам?

— Что? — сначала не поняла она.

— Пишут?

Она помолчала, вздохнула. И на этот раз, не ожидая нового вопроса, заговорила:

— Мне писать некому. Осиротела еще с малых лет. Есть, а возможно, был брат. Последнее письмо от него получила в сентябре сорок второго…

В конце второго месяца его, как он говорил, «великого лежания» высвободили ему из гипса правую руку, и он радовался этому, как ребенок. Все еще не веря такому чуду, стискивал ладонь в кулак, сжимал и разжимал пальцы, шевелил всеми сразу и по одному, а то вдруг поднимал кисть на уровень глаз и долго рассматривал ее.

Однажды утром, когда врач вошла в палату, он, широко улыбаясь, протянул ей зажатый между пальцами конверт.

— Вот, Ева Александровна! — Они уже начали обращаться друг к другу по имени и отчеству. — Вот! Написал мой старик. Он у меня казачина! Держится как бог. Учитель. И мама тоже. Вы только посмотрите, какой почерк! Каллиграфический!

Чтобы поддержать его настроение, она взяла конверт, взглянула, и первое, что бросилось ей в глаза, был не почерк, в самом деле очень красивый, а написанный этим почерком обратный адрес: «Скальновский район, село Каменная Гребля».

— Послушайте, Андрей Павлович! — воскликнула она взволнованно. — Да мы ведь с вами, оказывается, земляки! Ваша Каменная Гребля в каких-нибудь двенадцати километрах от Петриковки!

— Так вы, кроме всего, еще и петриковская? — искрение обрадовался он.

— Не совсем. Но некоторое время учительствовала там.

И при этом не удержалась, чтобы не добавить:

— Тут у нас с вами еще один земляк есть!

— В Мукдене?

— Нет, вообще… в Китае… В Чунцине, наверное.