Будильник его по утрам дребезжит в пять часов, и матовое стекло на двери в его комнату начинает светиться еще до рассвета. Чтобы больше времени оставалось на учение, он появляется за общим столом лишь в обед, а завтрак и ужин приносят ему прямо в комнату. В семь часов вечера Бела выходит гулять с невестой; держа Ирму под руку, он ласково поглядывает на нее сквозь толстые стекла очков — или, подняв голову, неподвижно смотрит вперед.

В обществе он почти не бывает.

Чужое веселье раздражает его, вызывает почти дурноту. Когда кто-то рассказывает анекдот, он не вслушивается. Не то чтобы опасается ничего не понять: его приводит в уныние все, что ново и незнакомо; в таких случаях он с тоскливой рассеянностью думает о чем-нибудь постороннем и пассивно следит за рассказчиком или за слушателями, которые вдруг, в какой-то момент — сговорились они, что ли? — дружно покатываются со смеху.

Когда его кому-нибудь представляют, он не может сказать ни слова: его, как ребенка, целиком захватывает то, что он видит.

Так случилось и с тем коллегой, с которым его познакомили как-то в вестибюле университета.

Это был сын крупного торговца, веселый и милый шалопай, которому отец еще при жизни отдал в полное распоряжение его долю наследства, несколько сотен тысяч крон.

Белу мысль об этом настолько ошеломила, что он лишь рот раскрывал, не в силах поддержать разговор; ему страшно хотелось крикнуть коллеге в лицо или хотя бы на ухо ему прошептать: «Какой богач… ах, какой вы богач…» Борясь с этим навязчивым желанием, он самолюбиво вздернул голову и не отвечал на вопросы, так что сын торговца очень скоро повернулся к нему спиной и ушел.

10

Вот почему Белу никуда и не тянет. Он сидит дома, в своей комнате, и добросовестно учит заново весь материал, который может уже рассказывать наизусть, слово в слово. Сейчас Бела уверен в себе. Только к лету он впадает в тоску. Вновь его мучает безграничная неуверенность, что-то сжимает грудь и голову, как в прошлом году. Еще тяжелей ему оттого, что вечерами в соседних дворах играет шарманка; сердце его готово разорваться на части, когда жалостная мелодия с густым ароматом цветущих акаций влетает к нему в раскрытое настежь окно. Бела стискивает ладонями пульсирующие виски и вздыхает.

Ирма проводит с ним намеренно мало времени. Вечерами они, обнявшись, гуляют по темному коридору. Бела жалуется невесте, как он боится экзамена.

— Неужто это право такое трудное? — спрашивает Ирма.

— Просто слов нет, — отвечает он, — просто нет слов. — И поднимает глаза к небу.

— Если б я могла выучить за тебя!