Я не могла остановиться и сама не понимала почему. Мне удалось вытащить на свет все семейные секреты, которые родные должны беречь друг от друга, и я убедилась, что разрушила их жизнь до основания. При этом я понимала, что одновременно разрушаю и свою жизнь.

Мать ушла — как я решила, чтобы дать волю слезам. Отец ничего не говорил. Но когда он поднял на меня взгляд, я увидела в них страдание и ужас. Только тогда я поняла, как была жестока. Я навредила отцу, которого когда-то любила, и отвратила его от меня и от матери. Я стала чудовищем.

Я больше ни дня не могла оставаться в этом доме. Мы с Лу Шином переехали в пансион. Когда я покидала дом, никто не спустился, чтобы меня проводить.

В течение двух последних недель перед отъездом в Китай Лу Шин ни разу не упрекнул меня за то, что я наговорила родным. Я сказала ему, что сильно преувеличила свой любовный опыт. Я также признала, что потеряла контроль над собой, и хотя показала истинные чувства и не сказала ни слова неправды, все равно я понимала, что наговорила лишнего. Я задавалась вопросом, не напугала ли я его, продемонстрировав самую буйную сторону своей натуры. Возможно, я навела его на мысль, что буду ждать от него больше, чем он может мне дать. Я и сама боялась, что стану требовать все больше и больше, потому что желания мои бездонны.

Теперь меня мучили сомнения. Мне казалось, что я вынудила его почувствовать раскаяние и признаться, что он меня любит. Лу Шин сказал, что был безрассуден, что не достоин меня и никогда меня не оставит. Мужчина под пытками может сказать все что угодно. Я не помнила, как именно заставила его это сказать, но знала, что эти признания не были его личным порывом. И все же я надеялась на его искренность.

В последнюю минуту я отправила записку мисс Хаффард, оперной певице. Она знала, что такое страсть, и она меня поймет. Я написала ей, куда отправляюсь и что мы с Лу Шином поженимся, как только преодолеем препятствия, которые существуют между расами. Я сказала, что напишу ей из Шанхая, и попросила пожелать мне удачи. Как только мое письмо забрали на почте, я почувствовала, что оно стало финальной декларацией и что я оставляю свою старую жизнь и начинаю новую. Это придало мне уверенности.

Перед тем как взойти на борт корабля, я поцеловала Лу Шина в щеку. Мне было неважно, видел ли это кто-нибудь. Мы прощались друг с другом на целый месяц. Он пошел по одному трапу, я — по другому. Он направлялся на палубу для китайцев, а мой трап вел к палубам для белых. Чуть ранее, когда я поняла, что нас на корабле разделят, я отмахнулась от этого как от глупостей. Мы просто будем тайком пробираться друг к другу в каюты, как делали в доме.