— Нет, Тоня, — догадалась Марыся о причине его беспокойства. — Разве уж тетке нельзя и зайти к племянникам? У Барбушат от коровы кое-что осталось, обрезного вот сала принесла трохи…

— Ой ты, троха-матроха! Пойми, не тетка она мне — жена бывшая.

— Няхай, гора ты маё лукавае! — засмеялась Марыся. — Ни роду, ни плоду у тваёй Лутоньки, чаго перепалохався? Зязюля яна горкая, па чужым гнёздам лётае. Няхай яе! Пожалей трохи. Каб усе были разумный, то хто ж был бы дурны, а?

Вот такая она у него, беспечальная. Федор потерся отросшей щетиной и, разминувшись в дверях с Юрием, который тащил дрова к печке, пошел опять по делам. Невольно оглянулся у палисада, задержался даже на минуту. В небольшом опрятном окне ряжинской избы, как в окладе иконы, на вечернем свету сидела его троха-матроха, вышивала. Она уже склонилась было к ковру, но почувствовала его взгляд, светло прильнула лбом к стеклу. Минуту какую и поглазели вот так друг на дружку, а его уже, как пошел, настиг в спину завистливый голос:

— Посиживает матроха! А мы-то ломи за пятерых лошадей…

Можно было и не оглядываться: Барбушата. Федор не стал убегать от них, все равно ведь не убежал бы, и сразу сбил их пыл хорошей вестью:

— Чем ругаться, чугуны лучше готовьте, вечером уху варить будем.

— А не врешь? — Ия его за рукав цапнула, позабыв, о чем только что языком чесала. — Может, как в тот раз, обещанка пустая? — И Светлана прильнула сбоку, но недоверчиво.

— В леднике уже ваша рыбка, толстомясые.

Новость и в самом деле была хорошая. Ради нее и оставили Барбушата в покое председателя, понеслись по деревне. А он по пути в контору еще двум-трем женщинам сказал, и можно было не сомневаться: последняя бабуся ту новость тугим ухом услышит, пришарашится к леднику.

Но предстояла еще нудная канцелярская работа, в которой помогала ему прежде вечерами Верунька-сиротка, потом девка Вера, а теперь уже и неизвестно кто — может, невеста косолапого Мити. Подрастая, становилась она правой рукой председателя, вела счета, подшивала и складывала в папки ведомости и районные писули. Весенняя работа, да и Митя-дуралей оторвали, увели от председателя его негласную счетоводку. Вот и сидел он один, матерился и косоруко чертил в каком-то церковном журнале ведомость. Линейка была, да не прижать ее, а прижмешь — чем карандаш держать? Он немало помучился, пока не пришла злая мысль скинуть сапог. Так правой лапищей и залез на стол, притиснул верткую линейку. Теперь дело пошло быстро, и, не заявись постреленок Санька, совсем было бы хорошо. Но Саньке в этот вечер не сиделось дома, не гулялось и по весенним лужам, прибежал мокрый до пупка, увидел тятьку шагающим по столу и восторженно вскричал: