Растравив себя, не шел, а бежал вдоль лешей дороги. Вытянулась километра на полтора уже, до дальнего леска. Последние звенья несколько раз оттаскивали в сторону, веером разбрасывали навоз. Теперь на этих полях работы совсем немного, знай растрясай кучи. Да оставались поля другие, более дальние, до которых дорогу не дотянуть. С оконечности лешей дороги по насту туда на трех лошадях возили, по самому утреннему холодку; чуть начиналась ростепель, тощие клячонки воз не брали, а стегать их не за что, да и бесполезно: уж и хвостом не отмахиваются, на задние ноги оседают, и все. Какой мог быть для коняг овес, если и люди его давно в глаза не видали. Сена хоть бы вдоволь — так и сено кончалось, не дотянуть до травы. Коровы ложатся, и доярки уже начинают подвешивать их к переводинам на веревках. Но если корове на месте стоять, то лошади воз тащить. Сена, сена! И Федор, поворачивая по лешей дороге обратно, так решил: сенокос зачинать надо. Думай не думай, а выводи по ледку на затоны косилку, промышляй осоку.

С тем он и возвращался, когда вылетел ему навстречу Санька:

— Тятька! Рыбу давай, кали ласка твоя!

Федор свернул прямо к колхозному леднику — в конторе теперь делать нечего. Весь народ там был. На сухой горушке рыли когда-то ледник, да еще опилками, торфом и землей обваливали — высоко поднимался. И там, на фоне последней ярой зари, выплясывали Барбушата. Федор невольно залюбовался: крепки девки, не унывают… солдат их лохматый забери! Но Василиса Власьевна прикрикнула:

— Хватит глаза-то пялить, корми нас.

Федор открыл скрипучий замок, вошел в темную глубь ледника. Пахнуло холодом, сыростью, льдом. Он с трудом нащупал фонарь и велел Мите:

— Давай ты развешивай, у тебя быстрее пойдет.

Мите встревать в это тонкое дело не хотелось, но не заставлять же однорукого Федора ковырять заледенелые полешки. Он встал у весов и позвал:

— Заходи, кто там постарее.

Барбушата было сунулись:

— А мы, Митенька. Мы самые старенькие.

Но Василиса Власьевна молча оттолкнула Ию, как более настырную, плечом, и ее первого права никто не стал оспаривать: всю войну скотницей, на опухших бессильных ногах, заслужила.

Быстро и тихо прошла раздача. Последние веса Митя сделал себе и Федору. Считай, тютелька в тютельку сошлось, и оставалась только одна ледащая щучка, недоносок граммов на восемьсот. Митя выгреб ее изо льда и не знал, что делать: у Айно принято на вес, здесь по весу роздано, а получалось, что они обвесили кого-то или с каждого помаленьку скостили. Он растерянно переглянулся, но оправдание нашел: