Митя и отвечать ей не стал, некогда было. Пошел он топтаться вокруг избенки, выискивая, где бы хоть доску какую отодрать. Но все было давно ободрано, на растопку пошло, палки годной не найдешь. Он вспомнил, что у своего дома карниз снизу досками подбит, пошел и одну отодрал, прикинув, что ее натрое разрезать можно. На треск выскочила мать, поняла, в чем дело, и опять раскричалась:

— Еще и жениться не успел, а уже матерь родную обдираешь! А, непуть малахольная?

Он знал, что матери теперь покричать надо, доску на плечо — да и пошел себе обратно. Там он доску распазгал на три части, хорошо застлал кровать. Оставалось ножки починить, ну, тут уж он не стал церемониться, вышиб две балясины у крылечка, благо все равно разваливалось, и ноги другие подставил. Теперь совсем иное дело: стоит кровать как вкопанная. И когда для пробы попрыгал на ней, не развалилась. Довольный, засмеялся Митя:

— Слышь, Верунька, хорошая кровать-то!

Она в накинутом на плечи одеяле подошла к нему и, поскольку руки заняты были одеялом, потерлась подбородком о его щеку:

— Хозяюшко ты мой, устал-то как, бедненький. Дай я постель постелю, раз уж так.

Он уступил ей место у кровати, прошел на лавку и вытянул ноги в счастливом покое. Верунька долго перетряхивала сенник, копошилась с подушками в полутемном запечье. Вроде и затихла, но нет, не понравилось ей, позвала:

— А давай, Митя, кровать переставим к окошку, муторно тут.

Кровать выволокли из запечья, подтащили к окну, на светлое место. Верунька опять принялась копаться, так что Митя прикрикнул:

— Ждать-то тебя долго?

— Теперь уж недолго, хозяюшко мой. В дверь только палку сунь, а то волк какой забежит.

Он дверь запер, думая не о волке, а о матери, и стал быстро раздеваться, сбрасывая что куда попало. Больно уж поспать ему захотелось на новой кровати, умаялся, поди, пока делал. Штаны и рубашка летели в разные стороны, что куда пришлось. Верунька и в темноте — лучина-то успела погаснуть — углядела это, поругала его:

— Рубашка такая хорошая, чего швыряешь? Успеется.

Тогда он все толком сложил и после того забрался к ней под одеяло. Тут его каким-то немыслимым жаром опалило, словно и не Верунька была, которую знал с детства, а зной июльский, и захотелось ему скрыться куда-нибудь в тень…

— Спать-то как вдвоем? Худо больно, — запоздало понял он.

Верунька погладила его по груди и тоже чего-то забеспокоилась:

— Да откуда мне знать, милый хозяюшко, как спят вдвоем, а надо привыкать. А то деток не будет у нас. Какая жизнь без деток?

Митя подумал, что она у него рассудительная, и поближе придвинулся. В детской памяти сохранилось, как на повети отец с матерью спали, под пологом, а он спал рядом, на сене, все слушал, слушал и никак тогда понять не мог, чего отец с матерью после тяжелого дня никак не угомонятся. Сейчас вот все разом понял и ухватисто обнял Веруньку, так же, как и отец, зашептал: