Керосину у Веруньки, конечно, не было, лучина в двух местах горела, над столом и в кухоньке, которая от остальной части избы отгораживалась всего саженной загородкой, вроде как в хлеву. Бабке Фиме давно было не до того, чтобы наводить порядки, маленько разгородила поставленный мужиками срубок, и ладно. Та, дальняя, лучина теперь бросала через низкую тесовую загороду, к тому же щелястую, пучки синеватых лучей — все в избе словно в воде плавало, а эта, ближняя, горела ярче, но слепила, смешивала тени: сквознячок от окна к окну ходил, колыхал свет. Ничего не поймешь. Стекла в трещинах, заклеены бумагой, в разводьях набившейся внутрь за рамы копоти: целую зиму лучина да сырые дрова в печи, известное дело, насквозь прокурилась избушка. Дотлевали к тому же угли в столбянке, которые свету уж вовсе не давали, а только рассеивали по всей избе угарное мерцание. Жаловалась не раз Верунька: пожадничает, печку рано скроет и угорает. Наутро как полоумная бродит, за голову хватается. Митя сердился, обещал ей сухих дров сыскать, да где их сыщешь, на чем привезешь? Рубила Верунька в ближнем чернолесье ольшняк, на дровушках возила, подсушивала немного в печке. Какое тепло от таких дров? Одна маета.

Эти хозяйские рассуждения промелькнули в голове Мити и сгасли, синими призрачными углями пошли. Весна уж на дворе, чего сильно печку топить.

Он поплотнее прижался лбом, пытаясь через двойные грязные стекла рассмотреть, что там, в избе, происходит. И чем дольше смотрел, тем удивительнее! Как в диковинном стеклянном садке у Альбины Адамовны, которая называла его аквариумом, — в школьные годы бывал Митя у своей учительницы, мальков даже разных таскал ей, часами любовался, как пескарики и карасики гонялись за яркими заморскими рыбешками; так и чудилось ему: из глубины зеленых водорослей вот-вот русалка выплывет, на рыбьем хвосте поскачет. Теперь и за этими стеклами что-то такое в тумане плавало, двоилось и троилось, всплескивало и кружило по избе, распускало зеленые русалочьи косы. Светлячки везде, синий туман, просвечивают тонкие проблески, и рыбешки, рыбешки плавают… Зажмурился Митя, словно ожившие весенние мухи перед глазами замельтешили; но любопытство брало свое, опять туда же глянул. И мухи сейчас же в рыбешек превратились, избяной аквариум ожил, затрепыхалось все в нем, засветилось. Одно за другим проплывали видения, одно другого краше и чуднее. Густые зеленые водоросли носило течением по избе, кружило, расчесывало каким-то мягким живым гребнем. Временами глаза проглядывали — уж это точно, русалочьи. Митя не дышал, до рези в собственных глазах присматривался. Так и есть: незаметно и тихо выплыла из густой темноты к свету русалочья тень, с лицом и с руками, только хвоста не видно, по полу тоже темные волны ходят. Пригляделся еще — и глаза вроде бы знакомые. Узнал бы, чьи такие, да рыбешки, похожие на больших радужных мух, опять стекло заслонили. Слезы текли из глаз Мити, так он силился проникнуть сквозь неверный свет в избу. Не жалел глаз и был обрадован: ведь Верунька на него смотрит!