– Пока, Диана, пока… – сдержанно похлопал Ярослав её по плечу.

Но девочка не собиралась его отпускать. Словно невесомая юная нимфа с нежнейшей кожей цвета жемчуга, она прилегла на жесткую нагретую скалу и мягко касалась ее острых краёв, заточенными самим временем, сглаживая их упругими подушечками тонких пальцев. И скала треснула в самой глубине своей у тонкого основания, слегка затряслась, пробуждая от сна свои конечности, и, заключила в объятия эту маленькую девочку, нарушая вековое табу камней на движение. Камень ожил.

– Ну, всё иди, иди.

– Сейчас, сейчас…

Это была лучшая ученица его театрального кружка. Девчонка росла не погодам: ее творческой интуиции позавидовали бы все профессиональные актеры – никто не чувствовал изменения на сцене лучше нее. Еще пять минут назад во время занятия, она сидела на стуле, закинув ногу на ногу и играла злобную мачеху. Черная туфелька почти соскользнула с ее ноги и держалась на маленьких пальчиках, которыми она раскачивала взад-вперед. Её стопа оголилась, изящный белоснежный изгиб вновь и вновь приманивал взгляд Ярослава, старающегося отводить свою голову всё дальше и дальше от этого. Но пьянящая нежность, рождающаяся внутри тела от созерцания оголенной девичьей стопы, всё-таки пересиливала его порядочность.

Наконец они разъединились и помахали друг другу на прощание. Диана уходила, и он смотрел на ее хрупкие плечи и уже на совсем недетскую походку.

– Ярослав, а на следующей неделе ты сможешь взять вторую группу? – спросил его двухметровый соведущий. – А то у нас…

Ёжик что-то отвечал, кивал головой, вел диалог, но думал только о той нежной нимфе, всё так же продолжая смотреть на опустевший коридор. Это доканывало его.

– Я всё сделаю, – резко сказал он и пошел в гардеробную, стараясь не бежать: стыд за свои мысли хлестал его в спину как безжалостный загонщик скота.

– Что на тебя нашло? – сидя после произошедшего на скамейке в сквере неподалеку, спросил Зарёв, потирая ушибленную челюсть.

– А ты видел, что эта сволочь с Машей сделала?

– Да, но это не значит, что его надо такими же методами учить. Думаю, они как раз и привели его к такому поведению.

– Иди ты, ты не должен … – недоговорив, Цвет встал и пошел к машине.

– А с тобой что? – спросил поэт, провожая его взглядом.

– Да так… Жизнь паршивая, – она вымученно улыбнулась и подняла голову:

На меня настолько насрать, что никто не звонит и не интересуется даже.

Настолько все равно, что можно спокойно с этим уснуть.

И не переживать за меня.

Господи, как я это всё ненавижу.