Общепит не продавал алкоголь, тем более на главной улице города, тем более при целой группе школьников, стоящих в очереди к кассе, тем более мне, человеку, выглядевшему как только что из душа, с грустным лицом и полным отсутствием полотенец в доме. Дальнейший выбор был невелик. Я сел за самый отдаленный стол, быстро съел свою тарелку с какой-то привычной едой, запил морсом и попытался что-нибудь написать прямо на салфетке. За этим занятием прошло полчаса. Получился только плачущий человечек. Я неплохо его нарисовал, но все остальное бумажное пространство оставалось пустым. Что это? Усталость? Или творческий кризис? Может быть, мне уже самое время спиться и застрелиться, подобно великому писателю, а я трачу это драгоценное время на попытки вывести себя из этого состояния. Ситуация была серьезна как никогда. Допив морс, я отправился решать свои проблемы, благо книжный был как раз в следующем доме.

На входе в магазин, думая всё о том же, я опять налетел на дедушку, но это был уже другой дедушка. Я поднял глаза: другой дедушка замер, удивленно посмотрел на меня, пробурчал в свою бороду что-то невнятное, нахмурился, завел руки за спину и пошел дальше, явно не собираясь забывать произошедшее. Я смотрел ему в след и думал, что, возможно, я сейчас сделал главный момент в его сегодняшнем дне. Он придет домой и расскажет своей бабке про молодого наглеца, который даже не извинился. От этой мысли я улыбнулся. Я влиял на жизни других и видел последствия, значит, был, значит, существовал. С твердым намерением дойти до фантастики, я решительно двинулся в отдел классической литературы.

Там меня встретили знакомые фамилии и тяжесть веков истории. Я смотрел на книги с фамилиями Блока, Бунина, Цветаевой, Есенина и чувствовал холод, чувствовал, как уходит жизнь. Слышал, как Блок говорит: «Душат поэта…и поэт умирает». Печаль Есенина, этого молодого человека с красивым лицом и мечтательным взглядом из школьных учебников, охватывает меня, простая и добрая душа начинает испытывать жуткие муки. Так хочется забыться в вине. Но имя Гумилева отрезвляет: перед глазами встает его фото за день до расстрела. Грустное зрелище. Страшное зрелище. Томик Мандельштама гордо стоит, выделяясь на фоне других, так же как и его автор когда-то, который не терял достоинства до самого конца, до злополучного декабря 1938 года, до дня, когда великий русский поэт умер в пересыльном лагере, и позже был похоронен в братской могиле во имя мира и процветания комсомола. Мертвым честь не нужна. На все это грустно смотрела Ахматова с корешка своего «Полного собрания сочинений», смотрела, мудро и глубоко скрыв свою печаль. Она видела многое, знала еще больше и стояла. Одна, не плача и не идя на сделку с судьбой.