– В том числе и я его составлял, – с ехидной улыбкой ответил Игнатьев. – Ты один из немногих на моём веку, кто отказался от такой крыши. А в твоем случае – не продался.

– И что же, мне жить как Горькому? – вскочил Зарёв, устав от этой игры. – Закрыть глаза на все эти бесчинства и довольствоваться ролью живого классика? Да они душат наши права, воруют и уже не прикрываются ничем, используют нас! «Ой, извините, в нашем фонде, куда вы всю жизнь отсылали свои деньги, вдруг оказалось пусто». И вот потом еще на трибуне стоять мне, да? Обласканному лучами любви «народа». Горький же ездил в Соловки, он видел, что там происходит. Ему даже мальчишка-заключенный рассказал всё, что с ним делали. А потом писатель уехал, тьфу, даже противно называть его писателем. И мальчик бесследно исчез. И всё продолжилось. И собственное произведение нагнало Горького. Впрочем, его тоже можно понять. С хорошей жизнью никто расставаться не хочет.

Игнатьев смотрел на него снизу вверх и был слишком расслаблен для такого момента. Он раскинулся в кресле, повел рукой и с легкостью сказал:

– Так вот я тобой и восхищаюсь, правда.

– Ты?

– Да, я бы не смог отказаться. Но, слава Богу, это искушение прошло мимо меня.

Николай сел на своё место и посмотрел в окно на темный купол Казанского собора: с вечно серым небом всё становится только черным или грязно-белым.

– Прости за эту борьбу в печати, сам понимаешь, я сторонник классического слога, ты – дитя экспериментов новаторов прошлого века, – продолжал Мирон. – Мы не могли иначе. Я отрицательную статью на тебя, ты на меня – вот и поднимаем рейтинги друг друга. Бизнес. И ты в нем крепко завяз.

Он повернул голову к окну:

– Красивый вид. Один на миллион. И за него тоже придется платить.

– Зачем ты пришел ко мне? – спросил Зарёв, вновь смотря на собеседника. – Когда ты появился здесь, я подумал, что это они тебя послали. А тут… Мог бы мне просто позвонить.

– Коля, – Мирон протянул к нему руку. – Я предлагаю избежать платы. Тебя же ненавидят, ты заноза в мягком месте похлеще этих жиденьких либералов. Они ограничены сами собой и топят друг друга, а ты… ты слишком громко и хорошо поёшь. У них нет адекватного способа борьбы с этим, даже цензура бессильна против хорошего слова. Поэтому они пойдут на всё. Поехали с нами. Я с Олей, своей женой, помнишь ее? Она была певицей в Мариинке. Мы с ней навсегда уезжаем в Филадельфию. Валить надо, Коля, валить, пока есть возможности и средства.

– Ты ведь понимаешь, что я не могу бросить это всё и всех этих людей?

– Понимаю. Поэтому знай, что Филадельфия всегда открыта для тебя, просто позвони. И всем станет легче. Тебя на Западе знают, а как приедешь – полюбят. Да и тут власти вздохнут спокойно. Да и простым людям ты голову морочить перестанешь. Ты же понимаешь, к чему всё идет. Новый режим неизбежен. Не может наша Родина жить по-другому.