Она медленно сняла длинные чёрные перчатки, брезгливо осматривая обстановку.
– Всё самое интересное…– начала она, подходя к картине на стене. – происходит после заката.
– Вы что-то легко одеты, приехали с Антоном на машине?
Она резко повернулась, присев на край стола в нескольких метрах от поэта:
– Вам не нравится моё платье?
– Вам идёт цвет морской волны.
Зарёв старался смотреть ей в лицо. Эта дамочка надоела ему своими звонками, а теперь пришла в вечернем платье и строит из себя гордую представительницу семейства кошачьих, что выгибается всеми местами и делает вид, что всё так и должно быть.
– Я приехала с любовником, – резко сказала она, вставая и подходя к окну. – Никогда не любила церкви, а вы? Всё детство заставляли там скучать.
Её хрупкие оголенные белые плечи приманивали взгляд на фоне бескрайней ночной черноты за стеклом. Она на несколько секунд обхватила себя руками, а потом продолжила, повернувшись к собеседнику, всё также сидящему в кресле во главе стола:
– Я тут посмотрела ваше весеннее выступление по тв. Вы такой словоблуд.
Она села на край стола, опершись на левую руку и изучающе смотрела на него:
– Вы всё время говорите какую-то чепуху, глупости. Знаете, в чем секрет счастья? Сделать свою женщину счастливой.
– Я полагаю, что даже если это так, у нас разные женщины.
Она улыбнулась. Красная помада и острый нос делали эту улыбку зловещей и ядовитой:
– У меня и женщины есть, – со скукой сказал она. – И этот муж. Но, на самом деле, всё грустно. Муж – не панацея от несчастья и скуки.
Она повернулась к открытому окну и смотрела на луну над Казанским собором.
– Ненавижу его. Он такой глупый мальчишка. Я вот даже писать начала ему «в пику». А он говорит: «молодец, милая, так держать». Думаю, он и не читал ничего моего. Я ему там так косточки промываю…
– Сигаретку?
– У вас их нет, – она вновь повернулась к Зарёву. – Лучше приглушите свет и займемся делом, а то, чувствую, у меня скоро голова разболится от всех этих мыслей.
Николай сжал губы и медленно произнес, постукивая пальцем по столешнице: