Тотмий осознал вдруг, что может более никуда не бежать. Он может делать только то, что сам захочет. Вокруг есть камень, а что еще ему нужно для работы?..

– Но ты… – Старик прищурился и посмотрел на Тотмия. – Ты пробудешь здесь лет семь. Только семь. Старый китаец сумеет вернуть тебя людям.

– Зачем, Хануахет? – вдруг спросил Томий, в душе он протестовал словам старого жреца.

Но услышал в ответ:

– Ты должен еще многое сделать.

– Что именно? Моя жизнь закончилась в Египте! Это были лучшие годы…

– Ты слишком занят собой, – покачал головой Хануахет. – Подумай о других. Ты должен оставить учеников. Много.

– Они у меня уже есть!

– Неужели так говорят мудрецы? Не тебе дано пресечь цепь таинства передачи дара: тебя учил Ноотхаб, его – старый учитель Локхин, а его еще и еще… Так разве можешь ты, кому столько людей отдали свое мастерство, свое умение, свой огонь, взять и оборвать их дело?

Тотмий молча слушал.

– Слушай Ноотхаба, он объяснит тебе куда лучше меня. А пока отдохни с дороги. Впереди у тебя еще очень-очень долгий путь. Твой нынешний возраст – не конец жизни, и не ее середина. А лишь первое ее осмысление.

Скульптор поклонился Хануахету и в задумчивости вернулся к костру, где Ну-от-хаби уже ждал его, чтобы перекусить.

Старик, прямой как палка, проводил глазами Тотмия, и сказал, казалось, самому себе:

– Он достоин тебя, Эхнатон.

Порыв неведомо откуда взявшегося сквозняка колыхнул складки его одежды.

Хануахет улыбался кому-то, видимому только ему одному.

Ничто так долго не живет,

Чтоб помнить ту жару и лед,

Чтоб доказать, где сон, где ложь,