И Алеша увидел. То, что он увидел, действительно превзошло все его ожидания, ибо, казалось совершенно невообразимым. Сначала, пространство пред ними как-то мгновенно изменились, и они вновь оказались словно уже не на краю обрыва, а как бы на пороге дома. Только у этого дома не было передней стены, оттого хорошо были видны все его внутренности. Это даже словно был не дом, а какой-то чулан или подвал, весь затянутый отвратительной паутиной, такой старой и запыленной, что она походила на развешенную по стенам и углам темно-серую изорванную клоками марлю. Но при этом – удивительно! – по всем стенам были навешены иконы. Однако эти иконы все были развернуты задом наперед, в выпирали вперед разноплановыми задниками, некоторые из которых были просто деревянными – черными или коричневыми, но другие словно заклеены разорванными пожелтевшими газетами. И всюду грязь, грязь, грязь… Грязь была везде, особенно возле стен и на полу, причем, какая-то особенно мерзкая, похожая на человеческие испражнения. Прямо по центру в некотором углублении находилась дверь, выглядевшая по контрасту чисто и нарядно по сравнению с окружающей «мерзостью запустения». Особенно бросалась в глаза очень виртуозно выделанная ручка, то ли из латуни, то ли из меди, блестевшая ярко даже в полусумраке этого адского дома. Алеше тут же стал понятен смысл этого сверкания. (В аду как-то это все легко читалось.) То есть – этой дверью так часто пользуются, а за ручку так часто хватаются, что они потому и выглядят так «свежо и нарядно». Алеша уже почувствовал, что ему недолго стоять в неведении – ибо точно знал, что сейчас эта дверь откроется, а за ручку схватятся. (Опять же эти предчувствия, видимо, вещь в аду самая обыкновенная!) И действительно, только он осознал это предчувствие, как дверь отворилась, и внутрь вошла, точнее почти вбежала, действительно схватившись на мгновение за эту внутреннюю ручку, – Лизка.

Она вбежала стремительно, словно от кого-то убегала, выглядела смертельно напуганной и была при этом совершенно голой. Сначала она бросилась к одной стене, но наткнувшись на нее и обнаружив, что это тупик, бросилась к другой, но не добежала, так как поскользнулась в грязи и с размаху упала в нее. Тут же вскочив, она снова бросилась, но опять не удержалась на ногах и снова звучно шлепнулась на пол, уже вся измазанная в грязи. Уже не рискуя подняться полностью на разъезжающиеся ноги, она встав на четвереньки и издавая надрывающее скуление, вновь стала пробовать убежать подальше от двери, но и это ей плохо удавалось. Грязи словно стало больше и гуще – она уже чмокала и хлюпала под нею во время всех ее отчаянных движений, из-за которых она проваливалась в эту грязь все сильнее. Тут дверь снова распахнулась и в этом подвале появился, видимо тот, от кого она так отчаянно пыталась убежать, – отец Ферапонт. Он тоже зачем-то схватился за внутреннюю ручку двери, которая даже словно с каким-то торжеством блеснула из-под его руки. Ферапонт в голом виде со своей растрепанной бородой и обезумевшими вытаращенными глазами выглядел особенно отвратительно. Только завидев его, Лизка отчаянно закричала, судорожно пытаясь убежать куда подальше, но Ферапонт в два стремительных прыжка, особенно отвратительных своей контрастной несообразностью с его престарелым возрастом, настиг ее. Набросился и стал пытаться насиловать. Впрочем, все это больше походило на отчаянное дергание двух орущих тел (а и отец Ферапонт орал при этом что-то напряженно мучительное) в густом месиве из грязи и человеческих испражнений. Картина была настолько отвратительной, что Алеша на какой-то миг, не в силах больше смотреть, закрыл глаза.