– Ну, хватит, Смердяков!.. – не выдержал Алеша.

Его реплика произвела на последнего болезненное воздействие.

– Хватит-с?.. Да, как же-с, как же-с!.. Хватит… Вам вот только некому было сказать «хватит», когда вы на дочерь мою похотствовали-с или к босоножкам в Чермашне шастали-с… Хватит. Правда-то глаза колет-с, когда ее вам бесприкрасную показываешь, как в зеркале, хотя бы и через себя. А вот всем, кто меня окружал, всем извергам, что Григорию, что папаше нашему Федору Павловичу некому сказать было «хватит-с». И они выделывали со мною, что хотели-с. Григорий, старик этот безумный, так вообще меня к стулу привязывал, да розгою по устам бивал, когда я мысли свои высказывал по поводу божественного. Пусть глупые-с, ладно, согласен – да только что с ребенка взять-то. Но он брал, как теребунал какой-нибудь в инквизиции. Еще и язык заставлял высунуть, чтоб и его, по ихнему мнению безумному-с, «поганого огненного члена», меня лишить. Это тот, что «воспаляет круг жизни», что он вычитал из Библии. Вот некому ему тогда было сказать «хватит-с», хватит издевываться над ребенком неразумным… А что сам с хлыстами скакал на радениях ихних – то это ничего-с…

Смердяков опять стал преображаться – какое-то горестное и в то же время злобное вдохновение стало вновь находить на него, и он продолжал со все большим жаром извергаться словоизлияниями, как бы палимый все сильнее разгорающимся внутренним огнем:

– Про Федора Павловича и говорить нечего, ибо скот и от скота изошел-с… А еще про меня говаривал, что я от Смердящей… Та хоть человеком была, а сам-то он точно от скота, ибо дела его о том свидетельствовали. Только и ему некому было сказать «хватит», когда он меня, ребенка малого-с, сначала специально – это чтобы развратить-с побыстрее – заставлял быть свидетелем оргий своих свинячьих. И чтобы плясовицы его блудливые, девки непотребные меня терзали и распаляли-с. Это ему его такое удовольствие-с. А потом и сам стал меня пользовать по-содомски… И некому ему было сказать «хватит-с»… Кхе-кхе…

Смердяков даже прервался, от волнения закашлявшись, словно поперхнувшись собственной слюною.

– Но эти ладно-с… Как и другие все вокруг меня презирали – тоже оставим… Но вы-то, вы-то, Алексей Федорович!?.. – Смердяков даже нагнулся, подавшись телом вперед к сидящему Алеше. – Вы то что с ними-с заодно?.. Вы-то как могли? Вы же видели – не могли видеть мое положение бедственное, как я унижен и, можно сказать, втоптан в землю… Вы где же были со всем вашим христианским милосердием?.. Вы-то почему остались в стороне? Али вы не видели, как братец ваш Дмитрий Федорович обо мне ноги вытирает и в порошок стоптать грозится? Просто как на муху на меня обращается… Или братец другой Иван. Тот вообще за мясо почитал. Али я не человек? И для вас не человек тоже!?.. Как же вы тогда могли в ряске своей ходить и христианина с себя актерствовать и со старцем вашем Зосимой спокойно пребывать?..