VI

И еще один «привет из прошлого»

Иван прочитал письмо Катерины Ивановны у себя – в кабинете смотрителя тюрьмы, который он по договоренности с Матуевым закрепил за собой. В последнее время он перестал уже совсем ночевать в своем городском доме, поручив его прислуге. Да и из тюрьмы выходил редко и с видимой неохотой. На этот раз прежде чем читать письмо он сделал выговор очередной дежурной смене за то, что те «плохо топят». Но на самом деле это были новые признаки развивающейся болезни. Ивана сильно морозило изнутри, и он никак не мог согреться, хотя и кутался в свою шубу. И само чтение письма тоже сопровождалось болезненными «феноменами». Так Ивану по временам казалось, что это не он читает письмо Катерины Ивановны, а она сама выговаривает ему написанное. Он как бы видит текст письма только глазами, а озвучивает «текст» сама Катерина Ивановна. Это было настолько реально, что Иван несколько раз не удерживался от своих реплик-комментариев по поводу написанного. Иногда даже разражался целыми монологами. Но «Катерина Ивановна» ничего не отвечала, а только обидчиво и презрительно поджимала губы, а потом снова принималась за свой «текст». При этом она делала это так, как не делала никогда раньше (раньше она тут же вступала в полемику), неприятно растягивая нижнюю губу сначала в стороны, а затем опуская уголки губ вниз, создавая на лице гримасу презрения, переходящую уже в прямое отвращение. Но именно по этой безмолвной и столь необычной реакции Иван по временам догадывался, что подвержен болезненному обману своего расстроенного сознания, как бы встряхивался, однако по мере дальнейшего чтения снова «забывался» и поддавался прежней иллюзии. Впрочем, пора уже к самому письму.

«Милостивый государь, Иван Федоров Карамазов…»

Иван уже в самом начале письма не мог удержаться от усмешки. Катерина Ивановна обращалась к нему, как часто революционеры обращались к чиновникам и государственным деятелям (образчики подобных обращений были хорошо ему знакомы), имитируя простонародный стиль и подчеркивая свою собственную «близость к народу». В этом считалась некая «революционная соль», дескать, адресат должен был уже трепетать от этого стиля, чувствуя всю хрупкость своего положения над «бездной» самого народа и тем более – над бездной народного гнева.

«Я, Катерина Ивановна Верховцева (не Карамазова, заметь, а кто еще – уже узнаешь позже), обращаюсь к Вам с этим письмом по личному побуждению, но руководясь общественными мотивами, все-таки надеясь на то, что искра личной совести у Вас еще не до конца затоптана под жандармскими сапогами…»