Сожалея, что этот афоризм не пришел ему в голову тогда, когда он спорил с Назимовым, Иван Матвеевич зашипел, глядя на Арсения:

— Ты чего, каналья, прячешься?.. Живо лошадей!

3

Минут через десять запряженные двуконь сани остановились перед нетерпеливо шагавшим по двору Иваном Матвеевичем.

— Домой? — спросил Арсений, накидывая медвежью полость на ноги усевшемуся в задок Ивану Матвеевичу.

— Домой.

Арсений кивнул кучке дворового люда, толпившегося неподалеку, и два-три человека бросились открывать ворота. Они низко поклонились, когда сани поравнялись с ними, и Ивану Матвеевичу даже в голову не пришло, что поклоны могли относиться не к нему. Застоявшиеся кони пошли крупной рысью, отбрасывая копытами на сани облака снежной пыли, и каждая снежинка несла в лицо Ивана Матвеевича то крупицу яркого солнца, то булавочный укол январского мороза. Иван Матвеевич прижмурился, улыбнулся, глубоко вдохнул. Какая благодать этот мороз, эта чистота, это одиночество на укатанной загородной дороге!

Вдруг Арсений, не оборачиваясь, произнес:

— Дозвольте, барин, школу у нас открыть, я бы детей мужицких грамоте учил. А ходить около коней с перебитой рукой да с пулей в ноге мне несподручно.

— Несподручно? — встрепенулся Иван Матвеевич, мгновенно становясь таким же желчным и озлобленным, каким был на совещании. Но теперь-то ему незачем сдерживать себя. Он даже пошевелил правой ногой, как бы примеряясь дать пинка дерзкому кучеру, осмелившемуся так коварно прервать отдых и раздумья своего господина. Полость, правда, была тяжела и плотно облегала ноги. — Несподручно?! Ты, мужик, привык, небось, на балах танцевать? Не прикажешь ли мне самому возле лошадей ходить?

— Это уж как хотите, — без тени почтительности ответил Арсений. — У вас кучеров довольно. У меня же душа к иному лежит.

— Да зачем мужику грамота?! И чему ты-то научить можешь? — все больше распаляя себя, кричал Иван Матвеевич. — Чему научишь? Как хозяйское добро воровать?

Это было напоминанием о той провинности Арсения, за которую он был некогда сечен и отдан в солдаты. Год выдался неурожайный, многие мужицкие семьи еще до первых морозов «пошли в кусочки» — просить подаяния. Повадились они и в имение Ивана Матвеевича. Сначала он велел гнать их палками, потом приказал спустить собак, а голодных с каждым днем приходило все больше, причем возвращались те самые — битые и кусаные. Что-то манило их сюда. Скоро Иван Матвеевич прослышал, что причиной тому был Арсений. Каждого голодного, кто проходил мимо амбара, он зазывал, сыпал ему в карман кандейку[29] господского зерна. И посудину ради этого случая выбрал, подлец, самую большую! Сколько мер ячменя и ржи он так роздал — один бог ведает! Еще и сейчас Ивана Матвеевича оторопь берет, когда случается вспомнить, что был, возможно, в трех шагах от разорения.