– Я вам не верю. Ваше доброе имя важнее всего на свете. Или я не прав?

Дон Рафель вытер платком потную лысину. Ответа не требовалось. Эстремадурец улыбнулся и присел к столу, не спрашивая позволения.

– Я пришел за деньгами, ваша честь. Я хочу начать год и век богатым человеком.

На какое-то мгновение дона Рафеля охватило искушение схватить любой увесистый предмет и размозжить голову этой крысе из сточной канавы, которая сама на это напрашивалась, усевшись к нему почти спиной. Но он не посмел; он слишком быстро просчитал, какие проблемы может создать для него эта новая смерть. Клумб вскоре начнет не хватать. К своему глубочайшему унижению, он залился слезами. Дон Херонимо терпеливо дождался окончания ливня.

– Дайте мне еще пять дней. Вы получите максимальное количество денег, которое я смогу собрать, клянусь вам.

– Я не требую максимального количества, дон Рафель. Я требую полную сумму.

– Полную сумму… Я принесу вам полную сумму. Они у меня не здесь. Мне нужно будет их доставить сюда и подписать долговые обязательства и чеки.

– Делайте все необходимое. Но вам должно быть предельно ясно, что глаз я с вас не спускаю.

«А может, преклонить колени и молить о пощаде? А может, пообещать ему безграничную власть и связи при королевском дворе? А может…» Дон Рафель взглянул в ледяные глаза полицейского и оставил безрассудные мысли.

– А… кто сказал, что вы не будете и дальше вымогать у меня деньги?

– Если вы дадите мне то, чего я требую, я никогда вас больше не побеспокою.

– Как я могу в этом удостовериться?

– Даю вам честное благородное слово.

– Ну-ну.

На самом деле все уже было сказано. Разумеется, он не будет и дальше вымогать у него деньги, потому что по пустому месту хоть обухом бей. И оба они знали, кто взял верх в этом поединке.

Дон Херонимо любезно согласился предоставить своей жертве еще сорок восемь часов, и они договорились встретиться в четыре часа пополудни послезавтра, первого января нового года нового века новой сетубаловской эры. После новогоднего молебна, после праздничного новогоднего шествия. Если дон Пере еще не стер его с лица земли своей немилостью. И дон Рафель вернулся, с болью в сердце и с болью в желудке, в примерочную, в которой теперь уже донья Марианна выражала свое одобрение по поводу юбки к новому платью. Она увидела входящего мужа в зеркале:

– Куда ты запропастился? Ты видел, какая юбка? Это для праздника, понимаешь? А в Кафедральный собор я надену вот это… Смотри, какая прелесть…

Дела в мире могли идти как угодно. Сколько бы ни придумывали новогодних молебнов, сколько бы ни сочиняли райской музыки, спасти его никто не мог. Никто не мог протянуть дону Рафелю руку помощи, ведь он не мог сказать ни донье Марианне, ни Ипполиту, ни д'Алосу, да никому другому: «Послушай, так получилось, что как-то раз я взял да и убил свою любовницу»; такого он сказать не мог, и в этом заключалась сила Сетубала и всех остальных. И весь позор его самых интимных переживаний может стать достоянием всего города. Гайетана, ей тоже все стало бы известно, о Боже ты мой! Она бы узнала, что под личиной доктора хирургических наук он подпитывал болезненное и губительное любопытство развратника портретами скандального характера: это было для дона Рафеля невыносимее всего. «Она, прекраснейшая, ангельская распутница, которой смешна моя любовь… она бы тоже узнала». И это было страшней негасимого пламени ада.