Когда король проезжал мимо толпы, в последней часто слышались слова: Quelle bonne figure! [76], потом всё внимание сосредоточивалось на свите, стараясь открыть в ближайшей карете графа Бисмарка, что, однако, удавалось немногим, ибо менее всего подозревали увидеть этого славного государственного мужа в белом кирасирском мундире.

Экипажи достигли конца гвардейских рядов и помчались вдоль бульвара, по сторонам которого стоял народ.

— Вы сейчас высказали идеи, — проговорил Клюзере, обращаясь к Раулю Риго, с которым возвращался в город, — идеи, в которых, извините за откровенность, много юношеской надежды на будущее, постепенно утрачиваемой с летами, но в которых есть ещё два неисполнимых условия, а именно: цель и твёрдое, неуклонное действие. Как полагаете вы достигнуть этой цели, подготовить это действие при бессилии массы, при солидарности властителей?

— Солидарности, — сказал Рауль Риго с улыбкой, — при таком условии нам было б трудно работать. Но, видите ли, — продолжал он с большей живостью, — наша ближайшая задача состоит именно в том, чтобы воспрепятствовать союзу наших могучих противников.

Он молчал несколько минут и вёл фенийского генерала к уединённой улице, в которой их не стесняла толпа и по которой они могли пройти к старым бульварам.

— Мы хорошо знаем это, — сказал он с ударением, — имея связи в прессе и полиции и обладая головой на плечах. И потому я знаю, что этот мечтательный император, описывающий жизнь Цезаря с целью провести сравнительную параллель между великим тираном Рима и своей жалкой личностью, что он старается устроить соглашение, прочный союз с двумя северными державами, государи которых находятся теперь в Париже, он всё ещё надеется получить от прусского министра вознаграждение, которое спасает тень французского обаяния и позволяет ему рассчитывать на усвоение и одобрение его планов французским национальным чувством. Но этого не должно быть и не будет! — вскричал он уверенным тоном.

— Как же помешать этому? — спросил Клюзере.

Рауль Риго не отвечал ему с минуту.

— Слышали вы около нас восклицание: «Да здравствует император Германии»? — спросил он потом.

— Да, и рассердился за это, как могло раздаться во французском народе восклицание, по-видимому, поддерживающее прусское честолюбие?

— Это восклицание, — сказал Рауль Риго, — весьма важно для нашего дела, его повторят в журналах, и оно станет началом пропаганды для возбуждения национального чувства и национального тщеславия, этих помочей, — прибавил он, презрительно улыбаясь, — на которых ещё можно водить ребяческую толпу и которые мы впоследствии уничтожим, когда на место устаревших смешных национальностей поставим новое человеческое общество.