Глава тридцатая
8 июня 1867 года собралась на станции северной железной дороги в Париже многочисленная и самая изысканная публика. Сама станция была великолепно убрана: на окружающих подмостках расположился дипломатический корпус с дамами и много лиц лучшего общества. Крыльцо было совершенно свободно, полицейские в треугольных шляпах, длинных фраках и со шпагами всюду сдерживали натиск публики, стоявшей в виде плотной массы и занимавшей всю площадь у станции.
Ждали прусского короля Вильгельма, приезд которого долго был сомнителен и который ехал в Париж для того только, чтобы свидеться с царственным племянником, русским императором. Плотная масса народа волновалась, и над нею носился тот неопределённый то усиливающийся, то стихающий шум, который несётся от ожидающей спокойно толпы, как доносится отдалённый говор валов — первое начало шумящего, всесокрушающего грома, который предшествует гневным волнам разъярённых народных масс.
С неопределённым, неясным чувством ожидали парижане высокого гостя, ехавшего посмотреть чудеса выставки, посетить императора и французскую нацию. Французский народ питал к Пруссии самые разнообразные и разнородные чувства. Древнейшие традиции имели дружественный характер — Фридрих Великий, несмотря на Росбах[72], симпатичная для французов личность, на которую они смотрят с высоким уважением и по причине её явного франкофильства и покровительства Вольтеру причисляют отчасти к своим; воспоминания о 1813 годе, правда, не были совсем приятны, но гнев побеждённых с течением времени постепенно уступил место удивления по отношению к победителю. Более того, речи в палатах и статьи в журналах возбуждали во всех сердцах известное неприязненное чувство к победителю при Садовой, который, не спрашивая Франции, этого первого судьи в Европе, глубоко изменил политический строй мира и готовился создать из раздробленной, бессильной Германии, на которую привыкли смотреть с насмешливым состраданием, объединённую великую нацию на границах Франции.
Парижане смотрели на это, как на дерзость со стороны властелина полуварварского народа, каким представлялись пруссаки, судя по всем рассказам о них — дерзость, о которой Франция рано или поздно должна сказать и скажет своё решительное слово.
Но и к этому чувству неудовольствия примешивалась опять известная доля удивления, нетерпеливо желали видеть короля, разрушившего в течение семи дней австрийскую монархию, которая при Сольферино едва уступила Франции тяжёлую и почти сомнительную победу. Умея достойно ценить военные качества, французы, несмотря на все выводы прессы, несмотря на все речи в клубах и палатах, не могли не питать симпатии к воинственному королю, который в преклонных летах, со всей юношеской свежестью и непреклонной волей, сам водил свои войска к победе и делил с армией все труды и лишения похода. Каков он собой, этот король, о котором так много говорили и читали? Притом же он приедет с замечательным человеком, графом Бисмарком, который своим высоким и смелым искусством превзошёл императора, самого императора, коего комбинации и политические соображения казались ещё парижанам каким-то предвидением, и твёрдо стоял каждый на своём месте, чтобы увидеть этого Бисмарка,