Они вошли. За одним из столов сидел старый, одетый в чёрное человек со строгим, холодным лицом; вся фигура его напоминала профессора.
— Господин Делеклюз — генерал Клюзере, — сказал Рауль Риго, представляя их друг другу.
Пока фенийский генерал усаживался рядом с неподвижным и холодным коммунистическим соратником, Рауль Риго обернулся к ближайшему столу, за которым сидели вышеупомянутые две дамы сомнительной наружности, следившие за ними на некотором расстоянии.
Когда Клюзере и его молодой товарищ входили в кафе, мимо них прошли два изящных господина, которые направлялись от последних бульваров к лучшим частям города.
Это были граф Риверо и молодой фон Грабенов.
— Итак, вы сидели на подмостках и видели прибытие короля? — спросил фон Грабенов. — К сожалению, я не мог достать себе места. Какова была встреча?
— Очень радушная, — отвечал граф, — император был особенно весел и любезен, король серьёзен и грустен. Признаться, я был поражён величественным видом вашего монарха — какая истинно царская личность, какое кроткое и прекрасное лицо!
— Я видел государя, когда он проезжал Маджентским бульваром, — сказал фон Грабенов, — не могу выразить вам, как я счастлив, увидев на чужой стороне своего короля в прусском мундире. Вы знаете, у нас, в моём отечестве, монархия — священная традиция…
— Это благословение легитимной древней монархии, — произнёс медленно граф, — и значение её стало мне особенно ясно в ту минуту, когда я увидел обоих государей рядом: императора в светлом облаке своего величия, которое несётся над мрачно зияющей пропастью, и короля, в спокойном величии, на твёрдом основании престола, созданном его предками из народной истории…
—
Граф стал задумчиво-серьёзен.
— Едете вы со мной в клуб? — спросил он потом.
— Мне нужно сделать визит, — отвечал фон Грабенов с лёгким смущением, — может быть, я приеду туда после.
— До свиданья в таком случае, — произнёс граф, пожав руку молодому человеку, и, между тем как последний направился к улице Лореттской Богоматери, граф медленно пошёл к Итальянскому бульвару, среди пёстрой, смеющейся и болтающей толпы, отчасти возвращавшейся от станции северной железной дороги и тех мест, где проехал императорский кортеж, отчасти шедшей к чудесно изменившемуся Марсову полю, на котором были собраны цветки искусства и промышленности со всего света и на котором перед глазами парижан дефилировали народы всех стран.
Парижане гордились и были счастливы всем блеском, который сосредоточивался в Париже на зависть и удивление света; они гордились и были счастливы тем, что император принимал двух могущественнейших владык в Европе, и неисчислимы были политические предположения, соединявшиеся с этим пребыванием государей, но все сводились к тому, что теперь начинается эра мира, блеска и благополучия, которой лучшие и красивейшие цветки украсят Париж, великий, вечный Париж.