Карета остановилась у главного входа, драпированного императорскими цветами, напротив Иенского моста.

Молодые люди вышли; карета заняла место в длинном ряду экипажей, стоявшем у входа.

— Как хорошо! — сказала Джулия, окинув взглядом обширную пёструю картину выставки и открывшейся панорамы Парижа и обращая потом глаза к громадным каменным ступеням Трокадеро по ту сторону Иенского моста.

— Да, хорошо, — сказал фон Грабенов, радуясь детскому удивлению молодой девушки, — нельзя ничего представить себе лучше и величественнее этого вида, и я едва могу поверить, чтобы в другом городе можно было устроить нечто подобное, столь богатое жизнью и прелестью, и однако ж, — продолжал он грустно, — всякий раз у меня болезненно сжимается сердце, когда вижу Иенский мост, напоминающий мне падение моего отечества. Наш великий полководец Блюхер, — сказал он полушутя-полусерьёзно, — хотел взорвать мост и приглашал Талейрана сесть сперва на этом мосту, может быть, было бы лучше, если бы так и случилось — тогда перед глазами французов не было бы памятника нашего несчастия, который постоянно питает их надежду быть нашими господами!

— Фи! — сказала Джулия шутливо. — Вы, немцы, все немного варвары — оставь политику и минувшее, станем наслаждаться настоящим, пока оно длится, — прошептала она почти неслышно, с глубоким, быстро подавленным вздохом.

И, прижавшись к нему, она подошла вместе с ним к турникету, чтобы взять входные билеты.

Едва они прошли в боковой вход, как к главному порталу подкатил лёгкий, изящный экипаж. В открытой коляске, запряжённой двумя чудесными конями, сидела дама в очень простом, но изящном наряде. Черты её красивого, весёлого лица не имели уже юношеской свежести, но ещё не подверглись разрушительному влиянию лет; полные ума и добродушия, её глаза весело посматривали из-под маленькой шляпки с белым пером.

Один из стоявших у входа полицейских подбежал к лошадям, головы которых уже прошли под зелено-золотой балдахин; сидевший на козлах кучер остановил лошадей с тем мгновенным и безусловным послушанием, которое оказывают в Париже в спокойные времена органам общественной безопасности.

Карета стояла под порталом, и дама с недовольным и удивлённым видом смотрела на полицейского, который, подойдя к дверцам, вежливо сказал:

— Проезд воспрещён.

— Почему? — спросила дама.

— Только император и иностранные принцы имеют право въезжать в экипажах во внутреннее пространство.

Лукавое выражение мелькнуло в глазах дамы; твёрдым взглядом смерила она полицейского с головы до ног и сказала высокомерно-уверенным тоном: — Хорошо, я великая герцогиня Герольштейн.