Всемирная выставка довела Париж, этот легко восторгающейся и одарённый тонким чувством город, до высшей степени упоения. Елисейский дворец сиял блеском русского двора, блеском, который возвышался ещё роскошью императорского гостеприимства; перед дворцом непрерывно теснился густыми толпами народ, любуясь приезжавшими и отъезжавшими экипажами и ожидая выхода царя, отчасти из любопытства, отчасти для того, чтобы выразить свои симпатии русскому государю. Если самая личность Александра II и его свободное, непринуждённое обращение приобрели ему сочувствие парижского населения, то последнее тем больше старалось выразить свою симпатию, что было недовольно бестактными демонстрациями некоторых оппозиционных адвокатов, например Флоке и Араго, демонстрациями, оскорблявшими французское гостеприимство. Всюду, где ни появлялся русский император, публика встречала его со всеми знаками глубокого уважения, желая доказать тем, что не принимает никакого участия в тех бессмысленных и бесцельных демонстрациях.

Почти такие же густые массы народа стояли около Тюильри и двигались через внутренний двор от улицы Риволи к набережной. Ибо здесь надеялись увидеть прусского короля, победителя при Садовой, его замечательного министра, графа фон Бисмарка. Если симпатии были здесь слабее, чем около Елисейского дворца, то любопытство было сильнее, и тысячи людей не сводили глаз с павильона Марсан, к которому подъезжали экипажи дипломатов и первых сановников империи.

Не менее многочисленна была публика на Марсовом поле — носились слухи, что выставку посетят утром король Вильгельм и граф Бисмарк, и толпа волновалась около императорского павильона, с любопытством заглядывая через большие окна в роскошные комнаты; полиция едва удерживала её от занятия ступенек, окружавших павильон, украшенный по углам колоссальными орлами, сидящими на золотых державах. Но толпа не могла увидеть здесь монарха, потому что он вместе с графом Бисмарком и со свитой осматривал инкогнито выставку, и тот, кто менее заботился встретить его, имел случай видеть его вблизи.

Несметные массы народа двинулись с раннего утра седьмого июня на равнину Лоншан, где предполагался большой смотр войскам, при котором желали присутствовать три монарха, окружённых всей военной пышностью империи.

Между тем как весь Париж, подобно рою пчёл, отправлялся к Булонскому лесу и окрестностям Лоншана, старый, громадный Тюильри, с гвардейскими кирасирами у входа во внутренний двор, был погружен в величественное, молчаливое спокойствие, и только слабые отголоски шумной толпы доносились до него.