Невозможно описать, как возвратился Жорж Лефранк в Париж, как вошёл в свою уединённую пустынную комнатку на улице Муфтар, но час спустя он сидел там за столом, подперев руками голову и не сводя пламенных взоров с лежавшего перед ним письма молодой женщины.

По временам он вставал, машинально ходил по комнате, без слов, без всякого другого звука, кроме тяжёлого стона, выходившего из глубины груди и глухо раздававшегося в маленькой, пустынной комнате.

Много часов провели они так в своей комнате — солнце закатилось, и над Парижем стал расстилаться мрак, между тем как мягкий свет луны серебрил купола башен и кровли исполинского города, и месяц так же спокойно и приветливо смотрел с неба на суетливую толпу занятых, борющихся, счастливых и бедствующих людей, как некогда смотрел он на тёмные, молчаливые леса древней Галлии.

Жорж поник измученной головой, глаза его смягчились, и на бумагу капнула горячая слеза.

Это благодеяние природы, этот божественный подарок вечной любви, святые слёзы, разорвали, казалось, сковывавшие его узы: глубокий вздох вырвался из его груди, он взглянул на небо с глубокой скорбью, но без того страшного оцепенения, в которое доселе был погружен.

— Итак, погибло счастье, рухнули надежды. Всё умерло — хуже, чем умерло, потому что смерть оставляет воспоминания и не касается любви, а здесь, здесь убито воспоминанье и любовь!

— Ложь! — вскричал он. — Ложь и измена — зачем выпало на мою долю это страдание, зачем моя жизнь не прошла в спокойном неведении, зачем пробуждать надежду и манить счастьем, чтобы низвергнуть потом в бездну? И притом, притом я запятнал себя, я думал, что защищаю право и невинность, и был орудием интриги, которой не мог подозревать — жалким орудием, которое бросают по миновании надобности, которому платят…

Он замолчал; смертельная бледность покрыла его лицо.

Он торопливо выдвинул ящик стола и схватил свёртки с золотом, полученные вместе с письмом молодой женщины.

— Прочь, — вскричал он, — прочь это золото, которое она оставила как плату за мою душу, за моё надорванное сердце! Я не могу возвратить его, пусть же оно канет туда, где не увидит его ни один человеческий глаз!

Он судорожно сжал золото и сунул его в карман: потом надел фуражку, отворил дверь и вышел в переднюю.

Мадам Ремон направлялась из кухни в свою комнату.

— Вы не получили никаких известий о нашем друге? — спросила она ласково.

— Нет, — отвечал Жорж едва слышно.

— Зайдите ко мне, — сказала старуха с участием, — мы поговорим немного — вероятно, мы скоро услышим о ней, узнаем об её возвращении, и тогда опять начнутся ваши милые, прекрасные вечера…