Последний сидел пред мольбертом с неоконченной картиной Христа. Болезненно светящиеся глаза на бледном лице так горько и в то же время так тоскливо посматривали на полотно, что сердце Джулии затрепетало от искреннего, глубокого сострадания.

Она бросилась к этому надломленному, хилому человеку и, прижавшись с детской преданностью к его ногам, прижала свои горячие свежие уста к его холодной, влажной руке.

Он очнулся, как будто от тяжёлого сна; его взгляд сделался ласковее и нежнее при виде молодой девушки у его ног.

— Как здоровье моего отца? — спросила она нежным голосом, которому старалась придать весёлый тон, но в котором слышалось её внутреннее волнение.

— Когда со мной моя милая Джулия, моё дорогое дитя, — сказал он, нежно проводя рукой по её блестящим волосам, — тогда мне хорошо. Но встань, — продолжал он, с торопливым движением, как будто ему было неприятно видеть у своих ног молодую девушку. — Встань и сядь около меня, мы поболтаем.

Он нежно толкнул её на низенький стул около мольберта и долго всматривался в её прекрасное молодое лицо.

— Когда я смотрю на тебя, — сказал он, скорее обращаясь к себе, нежели к молодой девушке, — мне кажется, что гармония снова возвращается в мою душу, та гармония, которая в дни юности, давно, очень давно, наполняла меня, когда линии и краски сливались в одну стройную, дивную картину, картину, которую я ищу, вечно ищу и не могу найти…

И с глубокой скорбью, с немым отчаяньем, он снова обратил взоры на неоконченную картину.

В прилегающем салоне послышался шум шагов, которые направлялись к комнате художника.

Последний повернул голову к двери — смущение и покорность судьбе выражались в его чертах, он ожидал увидеть Лукрецию, готовую устроить ему одну из тех сцен, которые, непрерывно повторяясь, были острым ножом для его страждущего сердца.

Но глаза его вдруг раскрылись, зрачок становился всё шире и шире, выражение страха и ужаса явилось на его бледном, как полотно, лице; отступая дальше и дальше, он поднял руку, точно желая защититься.

Испуганная Джулия следила за изменением лица художника; она быстро обернулась к двери и слегка вскрикнула, остановившись около своего стула.

В открытой двери, затемнённой с другой стороны опущенной портьерой, стоял граф Риверо, спокойный и неподвижный.

Смертельная бледность покрывала его красивое лицо, черты которого, искажённые скорбью и страданьем, выражали холодную, беспощадную строгость. Он долго не сводил глаз с висевшей напротив двери картины, с мягким, кротким выраженьем, опустился его взгляд на молодую девушку, живое воплощение этой прекрасной картины, потом его пламенные очи перенеслись на художника, который сидел с неподвижно оцепенелым взглядом.