— Моё отечество там, где ты, — отвечал последний, — только Джулия удерживала меня здесь.

— О, он будет страдать, — прошептала молодая девушка, печально взглянув на отца, — он верен, добр и предан — могу ли я сказать ему о происшедшем, проститься с ним?

— Нет! — сказал гордо граф. — Никто не должен знать о моих страданиях и тёмном пятне жизни — Джулия Романо должна исчезнуть, и у дочери графа Риверо не может быть печального прошлого! Однако, — продолжал он, взглянув с участием на грустное лицо дочери, — ты можешь послать ему прощальный привет. Скажи, что загадка твоей жизни разрешилась и ты возвращаешься на родину, скажи ему, — продолжал он кротко и нежно, — что будущее, быть может, окажется счастливее, если он сохранит любовь и веру. Скажи ему, что прикажет твоё сердце, но только ничего, что могло бы открыть твои следы.

Счастье и надежда засияли на лице молодой девушки; взор её, казалось, видел неясные картины будущего.

— Но скорей отсюда, — сказал граф, — тебе не следует оставаться здесь ни минуты больше. Устроив тебя, я возвращусь сюда, я должен видеть ту, которая причинила нам много горя, и сказать ей о случившемся, ради этого дитя я прощу ей — да обратит Господь к Себе её сердце.

Он произнёс последние слова прискорбным тоном. Джулия быстро надела шляпку и верхнее платье и, волнуемая тысячью противоположных чувств, уехала с отцом и, грустя о милом, но радуясь тому, что жизнь её будет светла и спокойна.

* * *

Граф устроил всё в монастыре Сакр-Кер для временного пребывания дочери и через два часа возвратился на улицу Лореттской Богоматери, чтобы условиться с братом об остальном.

Бесконечное счастье, чистая радость наполняли его сердце.

Как ни была прискорбна и печальна эта встреча, как ни страдала гордость графа при мысли о том состоянии, в каком он нашёл дочь, своё единственное дитя, он нашёл, однако, её на краю пропасти, мог доставить ей светлую судьбу — его жизнь обрела теперь цель, сердце нашло привязанность, душа — гармонию.

Он быстро прошёл через пустой салон — Лукреция ещё не выходила из внутренних комнат — отворил дверь и вошёл в комнату художника.

Он остановился, поражённый, и пристально всматривался в открывшуюся перед ним картину.

Откинувшись к спинке кресла, художник сидел перед мольбертом с кистью и палитрой в опущенных на колени руках. Лицо его дышало счастливым спокойствием и безмятежностью, можно было подумать, что он заснул за работой, но по особенной воскообразной бледности лица и оцепенелому взгляду, опытный глаз графа увидел, что здесь сон уступил место своему брату-близнецу.