Долго молчали они под влиянием могучего, глубокого волнения; сердце Джулии трепетало от невыразимого чувства — что станется с её жизнью, любовью, будущностью, которая неожиданно осветилась ярким, но ослепительным лучом? Потом граф сел на низенький диван, рядом с братом, между тем как Джулия прильнула к его ногам, упиваясь лицом, взглядом, которые напоминали ей далёкую родину, Италию, её золотые сны детства, всем, что, как сладкая грёза, таинственно и непонятно наполняло её душу.

Повинуясь влечению сердца, Гаэтано рассказал, как он покорился обольщению грешной любви, рассказал всю свою жизнь, полную печального одиночества, горького, бесплодного раскаяния, и граф молча и грустно слушал его. С трепетом внимала Джулия этой страшной исповеди тяжкого преступления, этой мрачной драме жестокого покаяния и прощения, с глубоким, искренним состраданием в сердце, она не отвернулась от человека, которого звала отцом, который так тяжко согрешил и так тяжело искупил свой грех; она с почтительным страхом и удивлением прильнула к тому, кто был её отцом и чьё великодушное сердце умело прощать прегрешения, утешать страдания.

В свою очередь, она рассказала повесть своей любви; краснея и запинаясь, но истинно и чистосердечно изложила она свои планы на будущее, свои надежды, основанные на тихом уединении религиозного убежища, открыла всё своё сердце, до мельчайших изгибов, своему отцу, который любящим, тёплым взглядом смотрел на прекрасное, взволнованное лицо своей дочери.

Когда она замолчала, граф кротко сказал:

— Ты прав, мой, брат, это сердце чисто, как росинка в чашечке лилии! Но, — продолжал он через минуту, кладя руку на голову молодой девушки, — свет не поймёт этого сердца, свет будет судить по своим понятиям и мерить своей меркой. И, — продолжал он, гордо подняв голову, — моя дочь не может и не должна опускать глаза пред кем бы то ни было на свете, но также не следует ей увядать в безмолвной скорби — у отеческого сердца её место, здесь она найдёт утешение в прошедшем, замену в настоящем, силу и счастье в будущем! Дочь моя, — говорил он далее, взяв её руку и заглядывая ей в глаза, — если в твоих жилах течёт моя кровь, то и сердце твоё должно обладать моей гордостью и силой воли — прошедшее должно умереть, немедленно умереть!

Джулия поникла головой и глубоко вздохнула.

— Ты немедленно пойдёшь со мной, — продолжал граф, — я помещу тебя на несколько дней в монастыре, настоятельница которого знакома мне. Я скоро возвращусь в Италию и увезу тебя с собой в Рим, тот вечный город, где родилась ты, где впервые увидела чудное, светлое небо нашего отечества. Мой брат поедет с нами — ты, конечно, не останешься здесь? — спросил он художника.