Вошедший камердинер доложил о тайном кабинетном советнике Лексе.
Король встал и протянул руку старому верному Лексу, которого знал ещё в то время, когда был кронпринцем; Лекс почтительно поцеловал королевскую длань.
— Ваше величество, — сказал тайный кабинетный советник своим тоненьким голосом, — мистер Дуглас возвратился из Петербурга и просит выслушать его.
— А! — произнёс король. — С удовольствием выслушаю, что он там видел и заметил; в своих письмах он обещал рассказать всё на словах и был прав, потому что нельзя вверять таких дел письмам, я готов его видеть. Потом я напишу письмо к королеве, о котором долго размышлял…
Он замолчал на минуту.
— Ваше величество решились исполнить настоятельную просьбу своей высокой супруги — дозволить ей оставить Мариенбург и приехать сюда? — спросил кабинетный советник, тревожно смотря на Георга.
— Нет, дорогой Лекс, — отвечал король печально, — я не могу исполнить этого желания королевы, как ни прискорбно мне знать об её тяжёлом и мучительном положении в Мариенбурге. Она должна остаться там и пожертвовать собой — такова участь и обязанность государей, и на кого Господь возложил тяжкое бремя короны, тот должен отказаться от свободы действовать согласно желаниям и влечению своего сердца.
Он провёл рукой по глазам и продолжал говорить спокойным, твёрдым голосом:
— Королева должна остаться там и переносить тягость своего положения. Она должна ждать, пока силой не удалят её из Мариенбурга. Я не могу избавить её от этого. Если она добровольно, без крайней надобности, оставит страну, которая видит в ней последнюю связь со своим королевским домом, то вместе с тем прекратится право — первой представительницей которого после меня служит королева.
— Но, — сказал кабинетный советник дрожащим голосом, — здоровье её величества пострадает там…
— Короли должны уметь умирать за своё право и корону! — сказал король глухим голосом. — Введите мистера Дугласа, — продолжал он после минутного молчания, — выслушав его, я продиктую вам письмо к королеве.
Тайный кабинетный советник вышел и спустя минуту в комнату вступил английский пастор со своей неизменной наружностью. Спокойно поклонился он королю и, подняв два пальца правой руки, сказал патетическим голосом: