— Изгнание перестаёт быть страданием, когда доставляет чудесные минуты, подобные настоящей, — сказал молодой человек тоном простой любезности, при этом, однако ж, взгляд его имел особенное выражение.

Маркиза, казалось, не заметила ни взгляда, ни слов, хотя не сводила глаз с лица фон Венденштейна.

— Видите ли, мой друг, — сказала она медленно, кладя свою руку на его ладонь, — видите ли, что испытываете вы в своём отечестве, то самое испытываем мы на своей родине — престолы падают, государи идут в изгнание, и даже самое святое в мире, церковь и её глава, не ограждены от влияния всесокрушающих и уравнивающих принципов нашего времени. У нас, — продолжала она с большей пылкостью и воодушевлением в чертах лица, — у нас в Италии прекратилось, однако, сопротивление злым началам адской силы — естественные представители права или заключили постыдные договоры с узурпационным правительством, или в апатическом бездействии забыли свои обязанности и уклоняются от борьбы, в которую должны бы вступить по своему положению. Всё это наполняет меня глубокой скорбью, и виденное мной заставило искать забвения отечественных бедствий в вихре парижской жизни. Но мы, бедные женщины, не можем ничего сделать одни, — сказала она со вздохом, — мы можем только плакать и жалеть, а это делает нас смешными в глазах наших противников; поэтому мы должны опереться на мужчин и тогда можем сделать много, очень много! Я чувствую в себе силы начать борьбу со всем светом, если мной станет руководить мужчина с твёрдой волей, если в его взгляде я найду одобрение и награду за все свои старания на пользу великого и святого дела. Простите, — сказала она через минуту печальным тоном, — простите мне этот порыв, — меня увлёк ваш рассказ, — я вижу, что может сделать решительность и мужество против насилия несправедливости, и глубокая скорбь наполнила моё сердце при мысли, что в моём отечестве нет ни этой решительности, ни этого мужества.

Её ладонь всё ещё лежала на его ладони и, казалось, пожимала последнюю.

Молодой человек задрожал, точно тёмное облако подёрнуло его глаза, он поднёс к губам красивую ручку и запечатлел на ней долгий поцелуй, пламенный язык которого сказал больше, чем могли выразить слова.

Наконец маркиза медленно отняла руку, подняла голову и устремила глаза на то место, до которого коснулись губы фон Венденштейна, оставив красноватое пятно на нежной белой коже.

— Однако, — сказала она потом таким тоном, как будто отрываясь с большим трудом от своих мыслей, — разве не за одни и те же принципы, не за одно ли и то же святое право идёт борьба здесь и там, и если стараешься так или иначе доставить победу этому праву, то разве не значит это служить своему отечеству? У вас есть люди, которые не умеют уступать, отказываться, у вас есть надежда на победу — здесь может трудиться женщина, которая сгорает желанием вступить в борьбу за вечную истину и потратить на это все свои силы!