— Наступят, мой молодой друг, — сказал граф, — наступят и для вас, как и для всякого. Цветы жизни скоротечны, так же точно не вечны и страдания — за отцветшими цветами наступают плоды, созревшие в скорбях и пожинаемые вечностью.

Молодой человек опять задрожал, как от лихорадки.

— Что с вами случилось? — сказал граф глубоким голосом, который звучал почти приказанием. — Доверьтесь мне: вам изменила ваша милая?

— Изменила? — вскричал молодой человек, вскочив и окидывая графа пламенным взглядом. — Изменила? Невозможно, невозможно! И однако я был бы спокойнее, быть может, нашёл бы иные стремления, если бы она действительно изменила — тогда бы по крайней мере я не томился неизвестностью, и страдания моего сердца, как бы ни были они жестоки, имели бы конец, за ними наступило бы спокойствие, но…

— Может ли быть что-нибудь хуже лживости и измены сердца, дорогого нам? — спросил граф.

Фон Грабенов долго смотрел на него.

— Да, — сказал он потом таким отчаянным голосом, что граф невольно вздрогнул, — да, может быть хуже! Граф, вы не похожи на других, вы, кажется, понимаете страдания человеческого сердца — сердца, биение которого не умерло в гнилой пресыщенности этого света. Вы знаете людей и обладаете владычеством над ними, вы поймёте меня и, быть может, поможете. Вам расскажу я свои страдания, — продолжал он в сильном волнении, едва выговаривая слова, — я долго страдал в одиночестве, глубоко в груди затаил своё горе, все слёзы пали мне на сердце. О, тяжело, невыносимо тяжело, когда приходится скрывать слёзы, которые предназначены Богом для облегчения страждущей души, когда эти горькие слёзы падают на сердце, они жгут, вместо того чтобы приносить облегчение! Я расскажу вам свои страдания, утешьте меня, помогите, если вы в силах помочь!

— Говорите, — сказал граф в волнении, — и будьте уверены, что никому лучше не можете вверить своего горя, как мне.

— Вы меня видели с молодой девушкой, — заговорил поспешно фон Грабенов, как будто хотел облегчить грудь от гнетущей скорби, которую долго скрывал от посторонних лиц. — Когда упала её вуаль, вы могли заметить её красоту. Но эта красота, наружная, ничего не значила в сравнении с красотой её души, она была моей возлюбленной, дала мне всё, что может дать любовь, но, клянусь вам головой матери, всем святым для меня, она была чиста — чиста и невинна, как создание, вышедшее из рук всеблагого божества. Я питал такие сладкие, такие прекрасные надежды, я хотел бороться из-за неё с предрассудками света, хотел посвятить ей всю свою жизнь, это удалось бы мне, я преодолел бы все препятствия, увёз бы её в своё отечество и дал бы ей достойное место в моём семействе…