Со Спиридоном что-то случилось. Он был сам не свой. Рубил и таскал деревца, забыв о боли, жажде, голоде. Откуда и силы взялись. С горячего лица градом катился пот. Глаза тоже были горячие. Его будто лихорадка некая охватила. Лихорадка-то охватила, да то не были оковы леса. Оковы он как раз и разбивал.
Наконец остановился, переводя дух, глядя исподлобья на две кучи сухих елочек среди трав. Сперва он думал просто навалить на деда и Хорта этих елочек да подпалить их, но потом сообразил, что так они не сгорят, надо, чтобы и под телами были елочки, как под тем Бахарем, коего хоронили Хорт с Мухояром. И он постелил елки крест-накрест и подле Мухояра, и подле Хорта. Посмотрел и еще толще содеял те постели. Собрался с духом и взялся за деда. Дед был тяжел, разбитая голова его моталась. Натуживаясь, Спиридон затаскивал его на те елочки. Положил ровно ноги, руки, уже и не боясь мертвого. Палкой собрал тех змей сизо-алых, подсунул ближе к телу. После того перешел к Хорту. Тот был разорван сильнее. Один глаз уже зиял дырой – склевали гавраны. Но Спиридон совсем не пугался. Будто заговорил его кто. Или вымолил. В животе Хорта хлюпало и бурчало, когда он тащил его на еловое ложе. Но и Хорт возлег. И его руки-ноги были вытянуты, а единый глаз вперялся в небо. Спиридон затем навалил елок и на Хорта, и на деда.
Спиридон посидел и взялся высекать искру. Все уже было сухим, солнце целый день лилось с неба, хоть и затянутого с полудня паволокой, но пропускающего его лучи, и огонь занялся. Гавраны летали кругами в небе и возмущенно граяли. Конечно, их далёко было слыхать…
Спиридон провел сухим вязким языком по шелушащимся губам и понял, что скоро и помрет, еже не вкусит водицы… Да идеже ее взять?..
Он оглянулся и сразу заметил бурую тушу справа, на краю леса.
То бысть медведь.
Он медленно шел на грай гавраний, приостанавливался, вытягивал шею, принюхиваясь. Спиридон нисколько не забоялся уже. Все то, что случилось здесь, на самом верху Днепра, на этой невидимой