Спиридон, почуяв на груди крестик свой, поднял с трудом руку, сложил два перепачканных смолой, и сажей, и кровью деда русальца Мухояра да волхва Хорта пальца и осенил себя знамением.
Да и живый ли тый бер черный после ударов Хорта? Кровь с его шубы так и сбегала в три ручья. Может, идеже и завалился в чащобе да издох. Иначе уж и вернулся бы. Бо день целый прошел, солнце уже село и наступали вечерние теплые звенящие комарьем сумерки.
Но оставаться здесь Спиридон не мог без глотка единого воды.
Тут он опомнился, что не сыскал котел. Побрел в травах, глядя туда и сюда, и увидел. Котел был смят лапой Волохатого. Мальчик сунул котел в мешок.
И, еле переставляя ноги, побрел прочь, в сторону, противную той, в которую убежал бурый медведь. Огнь уберегает, да ночь придет, и все загаснет. И пить, пить, пить охота… Уходить, надоть уходить.
И он шагал по кромке леса, с трудом дыша, горя ртом, горлом, грудью, брюхом, будто это у него в брюхе и разожгли два погребальных костра. Гавраны ожесточенно граяли. Он оглянулся. Черные птицы кружили в ослепшем небе, к которому подымались густые черно-белесые дымы. В воздухе вились длинные пряди сажи, будто кто ткал траурные ленты, и они выписывали на днепровском-то
Часть пятая Шёлк да янтарь
Часть пятая
Шёлк да янтарь
1
1
И так начались одинокие блуждания Спиридона из Вержавска в дебрях Оковского леса.
В тот вечер он и не сумел далеко уйти от места прежней стоянки, ноги уже не слушались, и наступала ночь, душная, комариная. Изнемогая от жажды, он зашел в лес и под елью устроил маленькую вежу. Пожевал свежих отростков на еловых лапах, они были кислые и хоть немного утоляли жажду. Водой надо было сбить со следа Волохатого, еже тот живый. Но Спиридон просто рухнул на срубленные еловые лапы и тут же уснул. И будь что будет. А проснулся глубокой ночью от бурления и грозы. Но то было не бурление небес и еще не гроза. А еловые отростки содеяли свое, и он едва успел выскочить из вежи, метнуться в сторону да спустить порты.
А лес Оковский, огромный и черный, уже глухо гудел под ветром. Ветер дул все сильнее, и то там то тут раздавался треск, а то и удар рухнувшего дерева. Спиридон забрался в вежу, накрылся рваной частью дерюжины. На нем была и овчинная безрукавка Хорта. И только лег, как сразу и забылся.
А в себя пришел от грома уже небесного. Но еще не хлынул дождь. И он успел снова выскочить из вежи и справить нужду. А как залез назад, дождь и ударил. Дерева поскрипывали и качались, сыпались мелкие веточки, шишки. И Спиридон начал было молиться о прекращении грозы, да тут же сообразил, что то благо, благо лепшее для него, и следы смоет с трав, и наполнит котел. И он выставил котел под дождь, правда, для этого пришлось обойти вежу, стоявшую под густыми лапами ели, и оставить котел на открытом месте. Да еще и постоял, открыв рот и ловя капли. Но тут же спохватился, что намокнет. И тогда скинул всю одёжу, сунул ее под дерюгу, а сам снова вышел на открытое место и так и стоял под хлеставшим дождем, разинув рот. Ливень был теплый, хотя и страшный. Макушки деревьев озаряли молнии. И в этих всплесках чего только не видел Спиридон! И разинутую пасть Волохатого, и стада оленей, куда-то бегущих, и толпы людей, несущих на костер носилки с Хортом и дедом, и стены неведомых городов, и плещущее яркое море с ладьями. А гром ревел аки бер. И молнии иной раз его клыками и чудились.