Спиридон на слабых дрожащих ногах подбежал к нему сзади, размахнулся и ударил топором и, кажется, порвал шкуру и порезал мясо у хребтины. Медведь мигом обернулся, с невероятной расторопностью, оскаливая кровавые желтые клыки и сияя чернотой маленьких глаз, и ударом лапы свалил мальчика с ног. Наладился было рвать и его, да тут встал Хорт и снова вогнал нож медведю – целил в шею, а попал ниже. Мальчика обдало струей горячей вонючей звериной тысячелетней клейкой крови, и он на миг потерял сознание, исчез, провалился куда-то, захлебнулся, как будто оступился и рухнул в таинственно пропавший Днепр, и этот Днепр был полон древней кровью, густой и жаркой. Отсюда и тек этот жар по всей земле, по лесам и болотам. Им и питались животы людей и зверей по берегам.

…И словно серебро сверкнуло, оживляя мальчика, Спиридона, сына Васильева. Он открыл глаза и сразу увидел лохматую гору, колыхающуюся над хрипящим Хортом. Из-под его морды и лап летели ошметки, брызги. Слышен был треск костей. Хорт погибал, погибал без слов и молитвы. Горло его уже было разорвано, и он не мог ничего больше молвить. Но руки еще двигались, и одна сжимала кровавый нож и била в гору меховую, утробно рычащую, чавкающую.

И тут будто сияющий желудь в корявой шапочке сильно стукнул мальчика по лбу, он даже потер лоб, зажмурясь, хотя ведь боль от удара медвежьей лапы должна быть сильнее, правое плечо-то у мальчика было ободрано когтями, ныло и кровянилось. Но тут он как будто еще раз очнулся и враз ясно уразумел: уходить! Хорту уже ничем не пособить.

Мальчик встал на карачки и так двинулся прочь, будто зверек какой. Добравшись до ели, оперся на нее и поднялся на две ноги. Зверь все терзал Хорта, не в силах оторваться от этого упорного существа, нанесшего ему столько ран. Он в ярости драл и драл загнутыми когтями плоть, выламывая ребра, выпрастывая кишки. А нож ранил его… Или это уже блазнилось мальчику. Он посмотрел на вежу и хотел было туда сунуться, но вовремя опомнился. К костру! Он встал около огня. Но и тут будто кто шепнул: «Не леть!» И он ясно понял, что этот зверь и огня не побоится. Оставалось одно – убегать. Да разве от зверя уйдешь?

Мальчик озирался как пьяный, соображал… пока не получил новый щелбанец желудем и не глянул вверх. Тут совсем рядом чернел мокрой шкурой разлапистый и высокий дуб, может, с него и падали желуди. И Спиридон уже уразумел, что ему делать. Кинулся к дубу, схватился за сук, да тот обломался, тогда он подпрыгнул и уцепился за толстую ветвь, подтянулся с перекошенным от боли лицом, перевесился через ту толстую ветвь, отдуваясь, потом сел на нее, посмотрел снова вверх и полез выше, выше, уже не боясь сорваться. Все его тело стало гибким, как у ужа, а руки хваткими. И он забирался все выше. Наконец уселся на развилке двух ветвей, прижался щекой к сырой пахучей коре дуба. Перевел дыхание. Прислушался. Еще потрескивал костер. А медведя и не слышно было. Спиридон не мог прийти в себя. Все случившееся казалось какой-то забобоной. Об этом никто не упреждал. Ни Ефрем, ни святые, ни боги Хорта с Мухояром. Не было никаких знаков. И ничего не приснилось. Но это вдруг обрушилось, и все. Мальчик потрогал плечо, по нему стекала кровь. Во рту тоже был вкус крови. И все вокруг было чермным, будто подкрашено кровью…