И непонятно было, кто же теперь у них главный. Спиридон переводил взгляд с лица Скари на лица других жующих и чавкающих людей… Он набрал в плошку бульона, положил туда куриную ножку и осторожно двинулся было к ладье, приволакивая за собой колодину. Как вдруг Асбьёрн встал, перенял у него плошку и сам отправился на ладью, в вежу Нагме. Спиридон старался рассмотреть, что там происходит… Вскоре раздался хриплый возглас Асбьёрна и его смех. Варяги молча смотрели. Все стихло. Асбьёрн вернулся и швырнул пустую плошку Спиридону.

Варяги переговаривались.

Спать устраивались вокруг костров: развели еще два, нарубили лапника и побросали возле огней. Протозанщик должен был и дров в костры подкидывать. По ночам уже было холодновато. Вили Вак отвел, как обычно, Спиридона на ладью, привязал его к мачте, потрепал глумливо по щеке и ушел. Спать от холода Спиридон не мог. Он корчился у мачты, лязгая зубами. Но потом на ладью поднялся Скари и бросил ему плащ. Спиридон завернулся в него и только позже сообразил, что бо, верно, это плащ самого Сньольва.

Когда все затихли у пылавших костров, с противоположного берега донесся вой. Задремавший Спиридон открыл глаза и увидел сперва звезды над елями, а как привстал, то узрел и лицо протозанщика в отсветах огня. Варяг глядел через реку.

Только вой на берегу стих, как откуда-то из глубин Оковского леса донесся другой, сильный, страстный, протяжный.

И снова настала тишина, прерываемая лишь треском дров да какими-то всхлипами на реке.

Спиридон пытался согреться, глядя на звезды. Они были далеки. Иные хладны, как и глаза Сньольва, а иные красноваты и даже… цветом в ягоды ландышей. Спиридон думал о лежавшем сейчас у разверстой могилы хёвдинге. Вспоминал, как впервой его узрел, его властные жесты, одобрительные слова о нем, растущем воине, и понимал, что все это плавание по Волге и Двине было токмо благодаря этому человеку… Человеку, странно похожему на Хорта.

Что же будет теперь?

Он засыпал, чуя на своем лице свет оранжевых ягод.

Утром хёвдинга с оружием, в шеломе, накрытого щитом, опустили на жердяных носилках, наспех связанных лубом, на дно лесной ямины. Засыпали рыхлой землей, сверху камнями. Над могилой водрузили сосновый, грубо вырубленный крест. Скари читал молитву. И Спиридон помыслил, что все здесь хрестьяне. И Асбьёрн бысть хрестьянин, крестился над могилой, повторял за Скари слова молитвы…

Для тризны зарезали овцу, изжарили, вместо хмельного меда али вина из набранных Спиридоном ягод сварили питье да и пили его еще горячее. Спиридон все-таки отнес мяса и питья Нагме. Постучал о борт да и сунул плошку и кружку в вежу. Позже Нагме и сама вышла. Глядя исподлобья на пирующих варягов, она прошла по ладье, ступила на берег и ушла в молодой ельник. Асбьёрн что-то кликнул ей вослед, подняв кубок с питьем. Варяги усмехались, сверкали зубами. Будто и впрямь охмелели от питья… Но то еще было не питье хмельное, от коего все двоится и чего только ни видится. Мать Василисы, бабка Белуха, отравилась оранжевыми ягодами и после сказывала, что и мужа своего видала, сгинувшего в лесу, и родичей, ушедших в вырий. А чуть поболее съела бы – и сама в тот вырий нырнула.