И когда выплыли на широкий простор из сосновых и дубовых теснин, на заливные луга, то увидели далеко на правом берегу серые одрины, поля, белесые точки скота.

Все заговорили, кивая вперед, улыбаясь. Спиридон глядел исподлобья на них и чуял желю в сердце своем. Напрасно не сготовил питье из оранжевых ягод. Он уже ведал, что будет дальше.

А варяги гребли сильнее, вода бурлила под ладьей, к берегам тянулись усы волн. Спиридон следил за Скари, и вид певца того тоже бысть хищен. Русые усы его как-то порыжели, покраснели на концах, а может, такими и были, токмо Спиридон как-то не примечал… И Скари походил не на птицу в своей черной рубахе с вышивкой-крыльями, а на зверя, то ль лиса, то ль пса, отведавшего крови.

И глаза Сньольва не сулили ничего хорошего. Они тут все изуметисилися, в дебрях сокровенного Оковского леса русичей. В заморских царствах побывали, через степь полынную прошли в низовьях Волги. И вон куды поднялись да на Дюну перевалили – тут уже токмо и грести до отчины. Но на Охвате все потеряли, шелка и драгоценности, и лишь горстка людей спаслась. Все труды купцов-мореходов были напрасны! В отчину привезут они токмо песни Скари, и все.

Да еще девицу Нагме.

Потому и круглились, темнели глубиной безумия глаза варягов. Им уже не токмо ядь надобна была, а и добыча. А якая же в этих весях может быть добыча? Злато? Сребро? Нет. Лишь мягкая рухлядь: соболя, бобры, куницы, рыси, волки. Тем и промышляли местные жители.

Река петляла, и весь то появлялась, то отдалялась, исчезая. И Спиридон чаял – навсегда?.. Но нет, снова показывалась. Куда ж ей уйти с этого места?

Но вот река выпрямилась и повела ладью прямо к веси на высоком берегу с березами. Здесь и ветер попутный задувал, и Сньольв велел расправить парус. Парус надулся с кряхтеньем и повлек мощно ладью. Влево, в ширь, заросшую тростниками, уходили рукава, протоки, и оттуда вдруг выскользнула однодеревка с мужиком в меховой шапке, меховой одежде. Он сразу увидал ладью с парусом и погреб назад, исчез в травах… Такожде бы и вся его весь спряталась в травах, помыслилось Спиридону. Но весь стоя-ла на склоне открытая. И березы вкруг нее как-то опечаленно качались, сильно качались.

На берегу лежали однодеревки. И два белобрысых мальца сидели с удочками.

«Бяжитя!» – мысленно крикнул им Спиридон.

А те уставились на ладью, прущую под парусом. Видать, и привыкли к гостям, и любили зырить. Новое!

Парус убирали, и грести переставали, и ладья, замедляясь, плыла к берегу, мягко ткнулась носом в песок. На землю спрыгивали вооруженные варяги. Почти все ушли вверх по тропам к веси, даже Сньольв. В ладье остались Спиридон, Нагме в веже да тот одноухий Хав, что маялся от боли в голове, его Сньольв остановил жестом.