Без оружия, мокрые от крови и воды, падая от страшной усталости — этот с лицом, рассеченным саблей, тот с кровавой дырой на месте глаза, а тот с рукой, размозженной гранатой, — солдаты разбитой австрийской армии бесконечным потоком вливались в узенькую дверцу Градецкой крепости, бледные, обессиленные, полумертвые; но едва они попадали внутрь крепости, как их тотчас же, через другие ворота, гнали дальше — на Пардубице и Высокое Мыто; а со стен неустанно гремели пушки, задерживая преследующего неприятеля. Тут какой-то солдатик полз на четвереньках, там, шатаясь, брели, подпирая друг друга, двое, а там еще один лежал ничком поперек седла на хромающей лошади и отмечал свой путь кровью, которая текла у него изо рта; там несли кого-то на сложенных ружьях, с восковым лицом и, наверное, уже бездыханного… Таков был вид войска, о котором до недавних пор в Праге твердили, что оно побьет пруссаков шапками и мокрыми тряпками, и чью сегодняшнюю победу, возвещенную телеграммой слишком поторопившегося Бенедека, в этот самый момент праздновала Вена триумфальными шествиями и благодарственными молебнами.

Только в одиннадцать часов вечера опустили подъемный мост и раскрыли ворота Градца Кралове; крепость преобразилась в гигантский лазарет. Остатки разбитой армии, все, кто еще был в состоянии двигаться, шагали беззвездной ночью к Высокому Мыту. Среди них был и полный отчаяния главнокомандующий — несчастный фельдцейхмейстер рыцарь Бенедек.

— Сегодня, ваше превосходительство, вы первый человек у нас, — сказал в тот вечер Бисмарку флигель адъютант прусского короля. — Впрочем, если бы кронпринц опоздал, вы были бы самым последним.

— Но он не опоздал, и это главное, — ответил Бисмарк. — Теперь же, после того как мы победили, важно восстановить нашу традиционную дружбу с Австрией.

Г л а в а  в т о р а я ЗА КАМЕННОЙ СТЕНОЙ

Г л а в а  в т о р а я

ЗА КАМЕННОЙ СТЕНОЙ

1

1

А бледный страх, объявший пражан, когда высшее чиновничество и полиция тайком и спешно стали покидать город, спасаясь в направлении Пльзени и Бенешова, перерос в панику после того, как в газетах появились первые стыдливые признания о стратегическом отходе наших войск, после того как на Главный вокзал стали прибывать поезда, набитые до отказа, увешанные разоренными беженцами из тех краев, где шли бои, и в первую голову из-под Находа и Ичина.

Страшные слухи о военных зверствах, которые распространяли несчастные люди, чтобы пуще растрогать слушателей и вызвать их сострадание, заразили ужасом жителей Праги. Воздухоплавателю господину Регенти и К°, если б он в эти дни наблюдал с высоты за нашим городом, представилось бы, несомненно, будто живая река хлынула с северо-востока, чтоб проникнуть внутрь городских стен, а сотни повозок, грохоча по мостовым, безостановочно стремятся с другой стороны вон из города. Однако толпы, ночью и днем вливавшиеся в Прагу, были вовсе не те же, что покидали город. Последние по большей части состояли уже из самих пражан; бросив дома, они уходили, потеряв голову, кто на лошадях, кто пешком, тот с узлом на спине, этот с пустыми руками, а там один впрягся в двуколку, на которую погрузил узел с фамильным серебром, перины и полугодовалое дитя; смятенное, паническое бегство, тем более позорное, что, пожалуй, все бегущие еще несколько дней назад, в прокуренных трактирах, чуть не лопались от воодушевления и воинской доблести.