– Да, раскаиваюсь, потому что он был совершенно бесполезен, и я прошу вас наложить на меня епитимию и разрешить от греха; но я собираюсь совершить еще и другое преступление.

Священник, казавшийся до сих пор кротким, вдруг выпрямился; в его глазах засветилась угроза.

– Несчастный! – загремел его мощный, глубокий голос, отдаваясь под сводом храма многократным эхо. – И с такими намерениями ты осмеливаешься приближаться к святилищу? Ты осмеливаешься переступать порог церкви, держа при себе оружие, заготовленное для мерзкого преступления?

Джон задрожал всем телом, словно его трясла лихорадка, но его решение оставалось непоколебимым.

– Человек, которого до сих пор я называл своим отцом, – запинаясь сказал он, – был только оружием в чужих руках, в тех самых, которые замыслили погубить мой род и ввергнуть меня в пучину бедствий. Эти люди, и в особенности один из них, отняли у меня имя, положение и состояние. Этот главный злодей мой должен умереть!

– Он не должен умирать! – возразил священник. – Мирское правосудие даст тебе требуемое удовлетворение и вознаградит тебя за все перенесенное. Обратись к нему!

– Это будет совершенно бесполезно! Этот человек стоит слишком высоко, а у меня не хватит доказательств для полного торжества… Он должен умереть!

– Значит, ты не хочешь отказаться от своих намерений?

– Нет!

– В таком случае церковь извергает тебя из своего лона, – повысив голос, произнес священник, – она отталкивает тебя, как отщепенца, и пусть на месте поразит тебя ее проклятие так же, как когда-нибудь потом поразит осуждение на муку вечную!

Священник отвернулся, спустился с алтаря и вышел из церкви.

Некоторое время Джон недвижимо пролежал в церкви, когда же он поднялся, то его глаза словно искали священника; и так как он не мог нигде найти духовника, то он вскочил, словно безумный.

Какой-то неясный звук вырвался из его бледных уст, затем он стремглав бросился вон из церкви и поспешил по направлению к Белфасту…

II

В то самое время, когда Джон торопился к своему челноку, чтобы кинуться вместе с ним в бурные воды залива, когда он торопливо спешил от дома, который долго считал местом своего рождения и отчим домом, когда он даже не обернулся, чтобы окинуть этот дом последним прощальным взглядом, какой-то человек, пошатываясь и напевая диким голосом песенку, приближался под раскаты грома к жилищу Гавиа.

Уже по внешнему виду в этом человеке легко было отгадать моряка, а порывистость и неуверенность движений ясно говорили о том, что он отведал портера больше, чем мог перенести. Слова его песни, представлявшей собою старинный патриотический гимн, изобличали в нем англичанина.