В избу вошли двое княжеских слуг — Сновид, конюх Святополка, и Дмитр, ближний слуга Давида. Быстрыми движениями разостлали они на полу избы ковёр. Затем вдвоём они схватили Василька и попытались повалить его наземь. Окованный цепями, Василько стал отчаянно сопротивляться. Сновида угостил цепью по роже. Взвыв, Святополков подручник ринул в сторону и крикнул кому-то за дверью:
— Вборзе! Помогайте!
Ещё несколько человек ввалились в избу. Все вместе сбили они Василька с ног и по шею закатали в ковёр. С печи сняли две доски, положили их сверху несчастному князю на грудь и сели на них с двух сторон.
— Беренди! — окликнул Сновид острившего нож торчина. — Приступай вборзе!
С ужасом понял Василько, что враги хотят его убить или ослепить. Беренди, злобно скалясь, стал метить князю в глаз. Рука сорвалась, торчин промахнулся и сильно порезал князю щеку. По лицу Василька заструилась кровь.
— Раззява! — заорал на торчина Сновид.
Беренди, взяв себя в руки, во второй раз был точнее и хладнокровней. Дикая боль обожгла Васильку сначала один, затем второй глаз. Не выдержав, несчастный князь закричал, теряя сознание и силы.
Больше он ничего не помнил, лишь временами приходил в себя и понимал, что везут его куда-то на телеге, слышал ржание коней и громкие, злые голоса.
Совершилось тяжкое преступление, попрана была клятва, и новое междоусобье на юге Руси готово было вспыхнуть с новой силой и ожесточением.
ГЛАВА 67
ГЛАВА 67
ГЛАВА
Сидя в седле. Мономах смотрел с опушки густого левобережного бора на обведённый дубовыми стенами Киев, невольно любуясь мощью его укреплений и бьющим в глаза серебром церковных куполов и кровель боярских теремов. Город-мечта, город, до мелочей знакомый ему с раннего детства, город предков, город, с которым связывал он всегда затаённые свои надежды. Четыре с половиной года назад, после смерти отца он уступил великий стол старшему в роду. Он не стал нарушать дедовы заветы, ушёл в Чернигов, понимая, что его вокняжение в Киеве вызовет новую войну. Явил благородство, показал всей Руси, что он, Владимир Мономах, сын Всеволода — человек справедливый. Да, конечно, это так, но прежде всего в действиях его был трезвый расчёт. Обустраивая Переяславль и дальнее Залесье, видя, как растут города, как множится население во вчера ещё глухих труднодоступных чащобах, он понимал, чувствовал подспудно, что значение Киева постепенно падает, что исчезает, теряется с годами то, что связывает между собой на Руси различные земли. Каждое княжество начинает жить своей, обособленной жизнью. И хотя, как в молодости, манил его к себе Киев, эта громада на берегу среброструйного Днепра, по-прежнему завораживала красота Десятинной и Софии, переходы и гульбища теремов, киноварь и мозаика, нарядность и величие главного города Руси, сидела внутри неотвязная мысль: это только кажется так. На самом деле твой Переяславль, князь, ничем не хуже, да и Суздаль ты отстроишь, и Смоленск вон как вырос за время твоего княжения и твоими же заботами.