Самому себе (но никому другому, даже самому близкому человеку, упаси Господи!) Мономах признавался: ведь и сам он не без греха! Разве он никогда не рушил клятвы, не совершал тайных тёмных делишек?! Было! И когда заманил в ловушку князя вятичей Ходоту, и когда ханов Итларя и Китана, доверившихся ему, приказал убить, а затем лихим наскоком в февральскую стужу разорил их владения, и когда вместе со Святополком расправился с ханом Тогортой! Да мало ли, что там ещё случалось! Во многих неправых деяниях покойного отца Всеволода если и не принимал он, князь Владимир, участия (отец своего первенца берёг, старался брать все грехи на себя), то ведал о них и молчал, зная: так лучше! Жена, Гида, смолчать не смогла, вот и расстались они, прожив вместе добрых два десятка лет. Гордая, прямодушная, ненавидящая все эти козни, интриги, презирающая их с двухродными братьями возню вокруг киевского стола — такая она, англосаксонская королевна. Живёт теперь в Новгороде, шлёт ему, Мономаху, длинные письма, беспокоится о сыновьях, о дочери.

Князь вздохнул и сокрушённо покачал головой. О чём бы ни думал, все мысли поворачивают на одно: на неё, Гиду. Уже когда уехала она, понял, насколько сильно он её любит. Что там дочь Ардагаста?! Ну, красавица, ну, молода, ну, родила ему уже второго сына, Романа, и что?! Далека она от его помыслов и свершений, ей лишь бы в доме было тепло и уютно, дети были здоровы и сыты, он, Владимир, был где-нибудь рядом. Баба, она баба и есть. Княжеские хитрости ей чужды.

Отодвинул Мономах в сторону Давидову грамоту. Защищать Игоревича он не собирался, хотя бы потому, что не хотел сейчас идти против Святополка. Твёрдо знал он одно: меж князьями должен быть заключён мир. Всем вместе им надо совокупить ратные силы и ударить по обнаглевшим половцам. Ради этого стоит терпеть, любезно улыбаться алчным киевским боярам, соглашаться передать Волынь в руки Святополка. Что бы там ни было, будет он, Мономах, гнуть своё. С разбойными половецкими набегами на Поднепровье, с грабежами на торговых путях надо кончать.

В покой через раскрытое окно порвался поток свежего летнего ветра. Повеяло на сосредоточенное хмурое лицо Мономаха приятной прохладой. Поднялся князь из-за стола, расправил широкие плечи, глянул во двор. За пряслом каменной стены виден был отливающий яркой голубизной Трубеж. Плыли по реке струги с надутыми парусами.

«Сейчас бы на речку сходить. Или на ловы в пущу выехать. — Владимир мечтательно улыбнулся, но тотчас одёрнул себя: — Какие ловы?! Какая речка?! Не до забав сих нынче!»