— От этого не спастись, Андрюша, а в загробную жизнь я не верю.

— Дурак, — прошептал он.

— Молодые люди, вы как-то странно разговариваете, — заметила Валентина, и они с сестрой лукаво переглянулись. — Вы как будто постановку играете. — Я посмотрел на неё как на вошь, и она перестала улыбаться.

— Поехали, Эдуард, — попросил Калугин. — Помнишь, как там было хорошо? Какая благодать повсюду? Какой воздух? Поехали. — Он улыбнулся детской беззащитной улыбкой, и мне даже показалась, что глаза его наполнились влагой; я никогда его не видел таким.

Я мотнул головой, словно необъезженный конь; опрокинул в себя полынную горечь, поморщился и почувствовал тошнотворное отвращение.

— Страшно мне туда ехать, — сказал я. — Уж больно батюшка строгий. Стыдно мне, Андрюша. Стыдно! Понимаешь? Как ему в глаза посмотрю? Не оправдал я его доверия. Фуфло я тряпочное после этого.

— Ты знаешь, Эдька, — ответил Калугин, — Господь к людям милостив, а поскольку батюшка и сам человек, то должен быть вдвойне милостив к людям.

— Но не надо этим злоупотреблять, — парировал я.

— Всё получиться, если ты этого захочешь. Просто нужно чем-то поступиться. Прекрати жрать водку для начала, а дальше как по маслу пойдёт.

— Нет, Андрюша. Хоть что со мной делай — не поеду.

— Ну и дурак! — Он махнул рукой и отошёл от стола.

Мои подружки смотрели ему вослед с восхищением. Валентина повернула ко мне своё раскрасневшееся, покрытое мелким бисером лицо.

— А это что за мужчинка, такой интересный? — пропела она лилейным голоском.

— Понравился? — хмуро спросил я.

— Да-а-а… Такой мужественный, харизматичный… Ну вылитый Де Ниро.

— Кто?! — Я громко рассмеялся. — Этот голливудский баловень просто отдыхает по сравнению с Калугиным.

— Настоящий мужчина, — вторила Оленька своей сестре.

— Да! Это настоящий мужик, — подтвердил я, — но только он не про вас… Понятно?