А потом им принесли жаренную свинину на рёбрышках, с запечённым картофелем, и они начали довольно активно обсасывать белые полированные кости, что не могло не вызвать у меня чувство глубокого отвращения, но в то же самое время я не мог оторвать глаз: с некоторых пор уродство стало для меня более привлекательным, нежели красота.

— Вы так аппетитно кушаете, — сказал я, с умилением глядя на них, — что мне захотелось стать вегетарианцем.

Облизывая жирные губы, Оленька посмотрела на меня взглядом, означающим «отвали!». Я медленно поднялся и пошёл в туалет. На пути у меня вырос Калугин.

— Ну что, тебе ещё не надоела такая жизнь? — спросил он.

— Надоела! — ответил я с вызовом. — Но у меня осталось ещё чуточку терпения.

После туалета я не вернулся к сёстрам, а упал на кожаный диванчик рядом с Ириной и Анютой. Они обрадовались и дружно защебетали:

— Это что за деревенщины? Те самые матрёшки? Такие смешные, размалёванные…

— Цыц! — рявкнул я. — Зато они прекрасно воспитаны, как мамзельки из института благородных девиц.

— Ты им поэтому водочку подливал в шампанское? — спросила Ирина.

— Прямо эдакий стюард, — с ехидной улыбкой заметила Аня.

— Мужчина спаивает женщину только с одной целью… — добавила Ирина.

— Ой, недоброе ты замыслил, Эдуард! — крикнула Анюта.

Я смущённо улыбался и всё отрицал.

— Кошмар! — не могла успокоиться Аня. — Где она прикупила это ужасное платье?

— Не ломай голову, — ответил я. — Она его сама сшила, а выкройку взяла из «Бурды».

В это мгновение кабак погрузился в темноту, а на сцене в дымчатом облаке света появилась полуобнажённая девушка. Это была Марго — самая великая блудница и самая великая стриптизёрша в мире. Она была отполирована южным солнцем до шоколадного перламутра. Её безупречное тело было усыпано разноцветными блёстками. На голове распустилась «мангровая» копна дредов. Они были словно обугленные, и даже казалось, что с них осыпается пепел. Она обвивала шест, как чёрная мамба, сверкая своей искусственной «чешуёй» в лучах софитов. Она была неистовой Сиреной, усыпляющей волю мужиков танцем, но не пением. От созерцания её шпагата и упругой промежности захватывало дух.

Когда изгалялась Марго (или Ритуля, как её называли в шоу-балете «ХАОС»), мужики прекращали жрать и начинали с нескрываемой похотью пялиться на сцену, но у меня в этот момент возникали какие-то противоестественные чувства: соленый комок подкатывал к горлу, когда я становился свидетелем этого откровенного перфоманса. Я замирал до кончиков волос, охваченный ужасом и восхищением, и для меня всё это не было реминисценцией блуда, а, скорее всего, являлось криком её души, вывернутой наизнанку под «Clubbed to Death», — вот что меня притягивало по-настоящему, а не только выпуклости её молодого тела и бурлящая воронка между ног.