— Что? — Я обернулся.
Она выглядывала из дверей служебного помещения…
— Никому не звони… Ни о ком не жалей… Подожди — и всё будет в ёлочку.
— В каком смысле?
— Иди… Потом поймёшь.
— Спокойной ночи, Жанна.
— Иди.
А потом я стоял в тамбуре и курил одну сигарету за другой, а за окном, в тёмной южной ночи, висело моё отражение и пристально смотрело в глаза — худое измождённое лицо, впалые щёки, напряжённый сморщенный лоб и отпечаток трагизма в каждой изломанной линии.
— Что-то ты сдал, старичок, — молвил я жалостливым тоном. — Глаза как у побитой собаки. Похудел. Истаскался. — Он лишь улыбнулся в ответ.
Мне стало душно в этом прокуренном тамбуре — я подёргал дверную ручку, но замок был закрыт на ключ.
— Что-то воздуху мне мало… Ветер пью, туман глотаю… Дайте воздуха! — крикнул я.
— Иди спать, — чуть шевельнул губами мой двойник.
— Господи, да я бываю счастлив только во сне! — зарычал я. — А как только просыпаюсь, на меня наваливается такая мерзость, что хоть вообще не просыпайся. Я ужасно устал от самого себя!
— Возьми успокоительного у проводницы, иначе не уснёшь… У тебя горячка начинается.
— Да пошёл ты, ублюдок! — огрызнулся я.
— Я не буду больше пить… никогда… Слышишь? — бормотал я. — Никогда!
— Не зарекайся… Впереди — Тагил… Идеальное место, чтобы спиваться… Синяя яма… И никто тебя из неё уже не вытащит. Мене, мене, текел, упарсин.
— За что? Я до сих пор не могу понять, за что меня так приземлили. Отрицательный резус. Девять раз болел воспалением лёгких. Родители думали, что я не доживу до восьмого класса. Выкарабкался. После четырнадцати лет зрение начало падать. К шестнадцати годам я был слеп, как земляной червь. Спасли контактные линзы, а потом была эксимерлазерная коррекция. В семнадцать лет началась падучая и продолжалась лет семь. Врачи поставили странный диагноз — диэнцефальный синдром. Я и это победил. Но в тридцать лет я почувствовал, что схожу с ума. Сперва это был обсессивно-компульсивный синдром, потом маниакально-депрессивный, а в итоге всё закончилось параноидальной шизофренией, алкоголизмом и белой горячкой. В тридцать три я себе чуть мозги не вынес из нагана времён второй мировой войны. А сколько раз меня пытались убить какие-то нелюди… Всю свою жизнь я преодолевал либо самого себя, либо какие-то обстоятельства. Это не жизнь — это ебучая экзистенция!
— Ой, не жалоби меня… А чего ты хотел? Тупо быть счастливым?
— На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля — давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальнюю трудов и чистых нег.