По мере того как я узнавал эту женщину, она начинала мне нравится всё больше и больше, а лицо её постепенно становилась приятным и родным. Я вспоминал своё первое впечатление: она показалась мне очень грубой и злой, но на самом деле это был добрейшей души человек и прекрасный собеседник.
— Может, ты водочки хочешь дерябнуть? — спросила в какой-то момент Жанна.
Я крепко задумался и хотел уже махнуть рукой — «наливай!» — как вдруг во мне что-то сломалось и рука не поднялась, и душа тревожно заскулила, как собака, и в купе потемнело от просадки напряжения.
— Не… Я пока погожу, — ответил я и почувствовал, как сердце колыхнулось в груди.
Повисла тишина (насколько она возможна в бегущем поезде), и только чайная ложечка позвякивала в пустом стакане: «Дцынь-дцынь, дцынь-дцынь, дцынь-дцынь, дцынь-дцынь…»
— Ты чё… подшитый? — спросила Жанна.
— Нет. — Я криво ухмыльнулся. — Просто не хочу. Насинячился вдоволь. Лето было слишком упоительным.
— Понятно. А я рюмашку опрокину перед сном. Нам без этого нельзя — с ума сойдешь от такой работы.
Она достала из шкафчика бутылку без наклейки и налила себе в стакан пятьдесят граммов. Лихо опрокинула — даже не поморщилась. Закусывать или запивать не стала.
— Так что ты там рассказывал про свою подружку? — спросила она после некоторой паузы. — Говоришь, она предметы глазами двигает?
— Она реально людей двигает… Жизнь меняет на своё усмотрение.
— Во как! — удивилась она. — А ты тогда по телефону с ней разговаривал?
— Где?
— На вокзале.
Я сперва не понял, о чём идёт речь, но всё-таки у меня появилось ощущение дежавю: за спиной мелькнуло любопытное лицо и коротко стриженная «химия».
— Ты чё… меня не узнал? А вот я тебя сразу же… ещё на перроне в Туапсе… по затылку. — Она щурилась на меня, как будто хотела получше рассмотреть. — Это жена тебя провожала?
— Да.
— Миленькая.
И вдруг меня прорубило:
— Твою же мать! Жаннет! Так ты… — Я целился в неё указательным пальцем. — …та самая тётка, которая мне в спину бухтела, чтобы я заканчивал по телефону трепаться! Вот это да-а-а-а!!!