— Modus vivendi? — спросил я со снисходительной улыбкой.

— Что?

— Бабло решает всё, — перевёл я с латыни на русский.

— Ну-у-у, меня это не касается, — тихонько молвил он, откидываясь на спинку кресла с удовлетворённым видом. — Это уж как вы договоритесь.

— Николай! — гаркнул Анохин громовым басом, и в дверях тут же появился щуплый сержантик. — Отведи в пятую. Наручники можешь не одевать. — Подполковник показал мне целую обойму золотых зубов и прищурился как мартовский кот. — Человек адекватный, здравомыслящий… Наш человек. — Честно говоря, эта характеристика мне не очень понравилась.

Меня привели в комнату для дознания, в которой стоял письменный стол и стулья на металлических ножках, прикрученных к полу. Охранник оставил меня наедине со своими мыслями, прикрыв за собой металлическую дверь и щёлкнув затвором. Я огляделся по сторонам: серая штукатурка, обшарпанный деревянный пол, электрическая лампочка, свисающая на шнуре с потолка; пыльное зарешёченное окно, почти не пропускающее свет, за мутными стёклами которого колыхалась унылая осень, — она добавляла тревогу в моё и без того растревоженное сердце.

«Что со мной будет дальше? — думал я. — Опять тюрьма, или попросят бабки? Сколько? Где брать? И вполне возможно, что разговоры насчёт примирения — это всего лишь хитрый способ размотать меня на явку с повинной? От ментов можно ожидать любого подвоха, и, как всегда, мама будет горько плакать».

Вдруг резко щёлкнул затвор — сердце всколыхнулось от неожиданности, и на пороге появился старший оперуполномоченный уголовного розыска капитан Карпухин. Он снял плащ и повесил его на вешалку, приколоченную к стене. На соседний крючок он закинул кепку и прошёл к столу, не обращая на меня никакого внимания. Во всём его обличии царила чрезвычайная деловитость, свойственная лишь бюрократам и чиновникам всех мастей, — этот образ дополнял серый костюм из дешёвого габардина, а на голове светилась зарождающаяся лысина. Он небрежно бросил деловую папку на стол, медленно опустился на табурет, включил настольную лампу и только после этого поднял на меня свои выпуклые, близко поставленные, рачьи глазёнки.

— Ну что, п-поговорим без п-протокола? — спросил он после некоторой паузы.

— Давайте поговорим, — ответил я, — без протокола, без галстуков, без свидетелей…

Он чуть приподнял уголки губ и глаза его заметно потеплели, что являлось, по всей видимости, проявлением катарсиса и глубокого удовлетворения.

— Для начала мне хотелось бы узнать, что мне инкриминируют, — сказал я. — То есть… Что у Вас — в этой волшебной папке?