— Кто посылал? Почему в Кинбурн? — спросил Суворов, пытаясь понять, что хочет от него старый рыбак.

— Так матрос же... которого вчера я нашел вон там... — ткнул мужчина узловатым пальцем в берег, где шумел прибой, — ...на бочонке... Думал, утопленник, здесь их иногда выбрасывает волна. А он живой, ваше благородие, так я и приволок его в хату... Малость отошел уже, но очень слаб еще, начисто выбился из сил в море.

Суворов соскочил на песок, подошел к рыбаку.

— Показывай своего матроса.

— Вас будто сам бог послал, господин офицер, — бормотал тот, бредя впереди, — а то — беги в крепость, и ни в какую. Близкий ли свет с моими ногами. Утром здесь казаки проезжали, так я прозевал. С неводом морочился, будь он неладен. Заходите, ваше благородие, — толкнул он низенькую, из просмоленных досок (наверное, от старой лодки) дверь.

Придерживая рукой шпагу, чтобы не зацепилась за косяк, Суворов переступил порог. Ординарец вошел следом. Солнце, приближавшееся уже к своему вечернему пределу, светило прямо в затянутые рыбьим пузырем оконца, и через всю избушку пролегли два светло-золотых луча. В помещении было почти пусто. Возле дверей, у передней стены, темнели сваленные в кучу рыбацкие причиндалы, упиралась острыми зубцами в потолок похожая на вилы-тройники острога-сандола[115], а в противоположном углу на постели из морской травы, покрытой дырявым куском старого паруса, неподвижно лежал юноша. На его худом, с заостренными скулами лице не было ни кровинки. Руки в ссадинах, в темных пятнах синяков лежали на груди, а на местах сорванных ногтей запеклась кровь.

Услышав шаги, юноша раскрыл глаза и некоторое время пристально смотрел в потолок. Суворов подошел ближе и сел на приплюснутый, с двумя медными дужками бочонок, стоявший рядом. Юноша шевельнулся, перевел взгляд на прибывшего и, увидев генеральскую шляпу, которую Суворов держал в руке, шитый шелком камзол под кафтаном, позолоченный эфес шпаги, казалось, еще сильнее побледнел.

— Ваше высокопревосходительство, — дернулся он, пытаясь встать, но голова бессильно упала на постель.

— Лежи, голубчик, — положил ему руку на грудь Суворов. — Как тебя зовут?

— Григорием, ваше высокопревосходительство, — чуть не шепотом отвечал матрос. В его больших, синих, как цветы кермека, глазах застыли страх и печаль. — Я не виноват, ваше высокопревосходительство, — снова начал он, будто в бреду, — что остался в живых, а они, мои товарищи, все там, — слабо махнул рукой, — в море.

— А тебя никто и не обвиняет, — успокоил его Суворов.

— Я увидел пустой анкерок[116] для воды... На волнах, когда фрегат уже утонул, — словно бы и не слышал его матрос. — С полмили, не меньше, плыл за ним... Думал, что уже и не догоню. Вал подсобил, кинул прямо на анкерок. Как я уцепился за дужки — уж и не знаю толком.