— Его очень ценят…

Козя ещё что-то говорила, много говорила, а я рассматривал её ухоженные руки, обезображенные ревматическими узлами. Они были так не похожи на руки моей бабушки Таси — грубые, шершавые от бесконечной работы в огороде, по хозяйству. Я вспоминал пятнистые руки моей бабушки Таси, и комок в горле мешал мне дышать.

…После смерти деда Тася дала себе зарок. Он погиб в день её рождения, попрощавшись со всеми, упросив Тасю спеть ему любимые песни. Первый раз в жизни я слышал, чтобы она так пела. Не слышали такого ни дед Коля Павловский, ни Рая с Ниной Добровские, деда Васи родные сестры. Но подпевали на разные голоса так, что мурашки по коже ползли. Даже выжившая из ума старая Бублиха попадала своим дискантом в нужные места. Такого бабушкиного голоса я никогда больше не слышал — чтобы летал, как жаворонок, стекал прозрачными струями, разливался глубокими омутами и дышал весенним цветом… Деда Вася плакал, как ребёнок. Все радовались за него. А он прощался. Потом бабушка Тася решила, что Вася… погиб, наслушавшись её голоса, и она уверилась, что если бы она не пела так, не вернула бы на час их молодость, то он бы не услышал всё, что хотел услышать, и не ушёл бы так легко. И эта мысль так жгла и мучила бабушку Тасю, что она перестала петь навсегда. Никто никогда больше не услышал от неё ни единой нотки, как ни упрашивали её подружки по школе на своих юбилеях. Они, может быть, и знали о зароке, но мечта снова услышать, как поет певунья Тася Добровская, эта мечта искушала их. Но напрасно. Надо было знать непреклонный, тяжёлый, как камень, характер Таси. Этот характер сковал её лицо, сковал все переживания, загнал боль в самые глубины души. Но… Не всё в силах человеческих. Боль рвалась из плена и выжигала себе дорогу, словно кислотой. И руки Таси стали пятнистыми. Нервы — так сказали врачи. Она вся стала пятнистая. Её смуглая кожа кусками потеряла пигментацию, и бледная, нежная кожа выделялась особенно отчетливо… Говорили, что витилиго научились лечить на Кубе. Мы слышали об этом, но не успели. Мои родители строили планы — свозить Тасю на Кубу. Но отцу не разрешили, слишком совсекретные бумаги он видел, мало ли что. Так эти мечты и остались мечтами. А дальше было всё только хуже…

Я допивал кофе и слушал продолжение рассказа об Эдгаре. Кстати, ватрушки были, как всегда, великолепны.

— Вот, Гриша, а ты же знаешь, Зиновий, ну, младшенький, он же так похож на деда Терентия, такие же брови, так же держится. Весь такой интеллигентный мальчик. Порода, ты же понимаешь. Они же там все эмигранты собираются часто вместе, у них есть своё телевидение, — Козя продолжала говорить, я же старательно кивал головой в такт тем словам, которые она особенно выделяла. — А они пошли все вместе — и Эдгар, и Света, и Зиновий, и Стефан. А Зинечку и Стефика одели в вышиванки, ну, в те, что я прислала. Так их на улице встретили из телевидения, да и говорят: «Какие мальчики!» А потом пригласили их всех в студию, чтобы рассказали, как они живут, а Зиновий читал стихи. Они мне кассету прислали, я вот только включать не умею.