Я смотрел семейную съёмку в большой двухэтажной квартире Эдгара. Где-то из дальних комнат звучала песня — какой-то хриплоголосый бард с интонациями непризнанного гения выводил что-то ностальгическое о московских переулках. Светлана подавала на стол приготовленные блюда, мальчишки тоже старались выглядеть так, как должны выглядеть интеллигентные мальчики. Иногда в их глазах проскакивала фамильная искорка, вспыхивали такие знакомые улыбки, но потом они опять успокаивались и показывали перед камерой свои подарки — бинокли, телескопы, энциклопедии, ролики. Хорошие пацаны.

— Ты посмотри, Гриша, какие они красивые. Ну ты же понимаешь, порода есть порода. Ты представляешь, Эдгар нашёл в архивах, он же ж запросы в архивы посылал в польские, так ему прислали нашу родословную, всё получилось так, как моя прабабушка Стефания рассказывала, та, которая ключницей у пана была…

Козя опять покопалась в верхнем ящике и достала из какой-то новенькой папки витиевато разукрашенный ламинированный лист бумаги с фамильным древом, уходящим в глубокую древность. Я рассматривал вензеля и перья на характерных геральдических шлемах, пририсованных к стилизованным ветвям древа. От прадеда Терентия Завальского к прапрадеду Томашу, потом — дальше и дальше аж до какого-то неведомого немецкого разбойника невесть какими судьбами оказавшегося родоначальником целого шляхетского клана аж в 1504 году. «Приехали, Григорий Алексеевич, — подумал я. — Теперь мы все — потомки крестоносцев. Ах, Эдгар… Вот ведь мудак».

Это было даже для меня несколько слишком.

— Бабушка Козя, и что Эдгар со всем этим делает? Бабушка, я ж сейчас в Торжевку еду, на кладбище. Это ж село! Бабушка?! Какие крестоносцы, какие склепы?!

Козя посмотрела на меня с некоторой неловкостью. Она слишком меня любила, чтобы просто назвать дураком, но мои идиотские вопросы явно мешали такой приятной и стройной картине мироздания. В конце концов, она же всю жизнь общалась с такими важными людьми, теперь этому общению был придан, пусть и запоздало, такой изящный антураж, всё было очень даже красиво. Советская знать и знать с родословной. О, да этот ламинированный листок, состряпанный каким-то польским умельцем за Эдгаровы деньги, этот такой красивый и правильный листок так много объяснял и расставлял по своим местам! Не зря же так трепетно она собирала все упоминания о польской родне, о давних делах и преданиях. Все семейные легенды, все сплетни и сказки наполняли особым, утончённым смыслом жизнь девочки, вырвавшейся из дальней Торжевки в мир больших и нужных людей. Её речь была прихотливо, но очень в меру пересыпана всевозможными немецкими строфами из Гейне, латинскими пословицами и как бы совершенно случайными оговорками по-польски. Я представляю, как шикарно должна была звучать такая речь в кулуарах партийных конференций.