– Простите, – рыдает она. – Я не расстроена, а просто… просто смущена.

Ливи садится на диван, по бокам сидят сестры и гладят ее по спине.

Циби сейчас на знакомой территории: она знает, как успокоить Ливи. Разве она не делала этого раньше, и в худших местах, чем собственный дом в земле обетованной?

– Смущена? – переспрашивает Магда. – Ты расскажешь нам, что случилось?

– Ничего не случилось, – отвечает Ливи. – Но дело действительно в Зигги. Уже не раз, когда мы разговариваем о лагерях, он заявляет, что ему не следует жаловаться, раз мы выстрадали так много.

– Это не соревнование, – хмурится Циби.

– Именно это я и сказала.

– Ливи, послушай, – посерьезнев, говорит Циби. – Судя по твоим рассказам о Зигги, очевидно, что он был сам по себе. Рядом не было братьев, которые помогли бы ему разобраться в происходящем.

– Это верно, – соглашается Магда. – Вы были вдвоем, и потом к вам присоединилась я. Так или иначе, мы прошли через все вместе.

– Может быть, он чувствует себя виноватым, – предполагает Циби.

– Виноватым? – удивляется Ливи.

– Ну если он считает, что его опыт был не таким ужасным, как наш, и где-то в глубине души думает, что должен был быть – одному Богу известно, какие там бывали жуткие истории. Вероятно, он считает, что легко отделался.

В тот вечер после ухода Магды и Ливи, пока Мишка укладывает Кароля спать, Циби тоже ложится и закрывает глаза. Разговор с сестрами по поводу возможного чувства вины у Зигги всколыхнул в Циби мощное воспоминание, одно из тех, которое лучше бы совсем к ней не приходило.

Как бы она ни пыталась прогнать эти образы из головы, они, непрошеные, вновь возвращаются.

Согревшись в постели, Циби вспоминает ту ночь в Биркенау, когда они, дрожа от холода на нарах, решили с Ливи убить себя, пока их не доконал холод. В ту ночь их спасла незнакомая девушка, которую они потом больше не встречали. Эта девушка забрала одеяла у двух узниц на других нарах и отдала им.

На следующее утро те две девушки были мертвы. Их тела тесно сплелись в попытке сохранить тепло, которому неоткуда было взяться.

Возможно, эти девушки уже были мертвы, когда с них стащили одеяла, но Циби никогда этого не узнает. Циби не украла одеяла, но она приняла их.

Делает ли это ее соучастницей?

И вот Циби беспокойно ворочается в постели. Неделю назад в городской булочной, покупая халу и сдобные булочки, она заметила на кухне в задней части магазина двух девочек-подростков. Это были дочери булочника, помогающие матери после школы. Они как раз вынули из духовки противень с формочками и радовались золотистым буханкам и бледным бисквитам. Они порывисто обнялись, и было что-то в этом объятии, остро напомнившее Циби то холодное утро. Руки, закинутые за спину друг друга, подбородок, прижатый к плечу, широко открытые глаза – та же самая поза, что была у мертвых девушек. Циби вздрогнула и, не купив хлеба, заторопилась домой. В тот вечер она достала материнские подсвечники, вставила в них свечи и зажгла в память об умерших девушках, прекрасно понимая, что этот жест призван облегчить ее чувство вины.